— Теперь понятно. – улыбнулась Тамара. – Это звучит так: voir
Paris et mourir[2]! Повтори!
Коста послушно повторил вслед за женой.
— Да, правильно! – кивнула Тамара. – Сам придумал?
— Нет. Один из офицеров в госпитале рассказывал про свою
поездку. Так нахваливал город, так нахваливал. А закончил этой
фразой!
— Надеюсь, ты не думаешь воплотить эту фразу в реальности? —
Тамара сжала губы.
— Нет, конечно! – поспешил успокоить супругу Коста. – Просто она
точно передает это порой странное и необъяснимое влечение и
поклонение русских перед всем, что связано с Францией. Разве
нет?
— И не только русских, – усмехнулась Тамара.
— Ну, да, – согласился Коста.
Город мечты лежал перед ними. Уже минут двадцать разглядывали.
Коста выступал гидом для Тамары и Мананы. Отговорился тем, что и
читал про Париж раньше, и много рассказов слышал от тех же
офицеров. Поэтому имеет представление. Не мог же он сказать, что
посетил Париж в начале XXI столетия?! Хотя и ему было трудно
различить в том, что он сейчас видел, тот город, который чуть ли не
пешком исходил в 2001 году. Ничего общего. Барон Осман еще не
проехался паровым катком по средневековому Парижу, чтобы доказать
неожиданную максиму: чтобы обрести будущее, иногда не лишне
разрушить прошлое.
Если бы не несколько узнаваемых и приметных зданий и сооружений
– Нотр-Дам, купола собора Дома Инвалидов и Пантеона, Триумфальная
арка, кладбище Пер-Лашез, Карусельная площадь, Июльская и
Вандомская колонны, – отставной хорунжий никогда бы не различил в
этом хаотическом нагромождении разновеликих и разномастных домов
тот аккуратный и, как Коста тогда выразился про себя, "наиболее
буржуазный город мира". Перед ним раскинулось скопище строений на
любой архитектурный вкус, из любого века, лишенное притягательного
стиля. Парижского стиля, который состоял из множества компонентов –
из вековых платанов на бульварах и стриженных липовых аллей вдоль
Сены, мансардных крыш, светло-серых стен, витиеватых металлических
балкончиков и гармонии. Да, именно в гармонии был весь шарм Парижа
из будущего. Он сумел соединить в одно целое и пламенеющую готику,
и ренессанс, и арт-нуво и даже кондитерские фантазии «Святого
Сердца». Которого, кстати, сейчас нет. Монмартр – вот он, а
Сакре-Кёр еще не построен.
И больше всего смущало и сбивало с толку отсутствие Эйфелевой
башни! Той самой, которая при возведении вызвала волну неприкрытой
злобы, ненависти, улюлюканья тысяч и тысяч парижан, на время
объединив в этом едином порыве гнева и простого лавочника, и
высокие умы Франции. Время все расставило по своим местам. Хватило
ума башню не трогать, не уступить желанию многих снести её к
чертовой матери после выставки. И – вуаля! Получите самый
узнаваемый символ Парижа. Своеобразная точка отсчета города,
главная привязка.