«Может, попытаться сделать ему амулет от гнуса? Умучается ведь. Дома хоть дегтем можно было намазать или отваром пижмы с полынью полить. Да только хватает этого ненадолго… А с собой тот же отвар далеко по лету не увезешь — пропадет, а травы столько в путь не напасёшься... Хотя такое, наверно, сделать-то и не можно вовсе. Небось, если б можно было, то Ружена уж наверняка наделала бы и для своих лошадок с любимой козочкой, и для всех деревенских. Отбоя бы от просителей не было: у всех ведь скот мучается по жаре. А так — наверно…»
— Неужто оробела? — удивился Кирьян, сбивая ее с мысли. — Ты что, раньше мужиков без портов не видала?
— У нас в деревне бабы и мужики отдельно в баню ходят, — пожала плечами девушка, посмотрела на морковку в своих руках и, потянувшись к сумке, убрала лакомство обратно. — Но я при знахарке помощницей была, меня чужой наготой не смутить, — добавила она. Вот вроде и не врет, а все одно — душой кривит. Ведь смутилась же!
— Так и чего ж ты тогда тут сидишь понурая, а не в реке купаешься? — спросил мужчина, сорвав былинку.
Леона понаблюдала, как он задумчиво покрутил стебелек в пальцах и сунул в рот. Пожав плечами, она ответила:
— Хочется так.
Кирьян недоуменно нахмурился, а потом вдруг понимающе хмыкнул и, весело рассмеявшись, проговорил:
— Да ладно тебе! Чего мы, баб голых, что ль, не видали?
— Ну, насчет баб не знаю, — Леона весело стрельнула глазами в Кирьяна и с усмешкой качнула головой назад — туда, где сейчас купались мужики. — А вот друг друга уж точно…
Кирьян высоко поднял брови в притворном удивлении:
— Да ты никак потешаться вздумала?
Девушка улыбнулась и пожала плечами.
— Видали или нет, меня то не касается, — уже серьезно сказала она, отворачиваясь. — Мое дело — о себе думать. А я вместе со всеми в воду не полезу.
Кирьян хмыкнул, но ничего не ответил. Он глядел на пробивающееся сквозь цветущие ветви солнце и довольно улыбался, задумчиво пожевывая сорванную травинку.
Девушка перевела взгляд в сторону повозок и тихонько хмыкнула. Словцен вон тоже купаться не пошел, только вряд ли это он от излишней скромности. Сидит вон у крайней телеги, прячется от солнца в тени ольхи, бросает на нее хмурые взгляды из-под светлых ресниц, а подходить — не подходит. Пробовал уже, не вышло.
Кирьян вдруг встал, подхватил валявшуюся рядом рубаху и сказал: