— Русалка! — зло сверкнув глазами и резко выпрямившись, поправила навка. — Русалкой меня кличь…
— Хорошо, пусть так, — покладисто согласилась Леона. Она не стала спорить, радуясь уже тому, что навка открылась к общению. Наверное и правда совсем новорождённая еще… Но, все же, это было… Необычно... Русалками у них звали никак не нечисть, а светлых духов — помощниц Лешего. Неужто утопленница не примирилась со своей сущностью? Не хочет принять, что она теперь нечисть? В душе у Леоны затеплилась настоящая надежда, и она понимающе спросила:
— Ты ведь не сразу стала… Такой?
Утопленницы ведь не сразу становятся нечистью… Душа девушки могла стать и речной берегиней — светлым духом, помощником. Но, что-то пробудило в ней черное начало…
Лицо навки дрогнуло от осознания. Тенью отразилось на нем болезненное сожаление. И утопленница надломлено кивнула. Видно изъедала ее изнутри темная суть.
— Когда ты погибла?
— Осенью прошлого года…
Леона задумалась, вспоминая прошлую осень и то, как по всей округе тогда искали девушку из соседнего села.
— Это не ты ли, случайно, Моргуша из Буруновки, которая пропала во второй декаде златостава[7]? — спросила она, надеясь, что навка вспомнит свое имя.
— Моргуша... Да, так меня звали, — медленно проговорила девушка и задумалась, глядя в даль, словно в прошлое.
Леона сдержала неровный радостный выдох. Надежда ее окрепла — вспомнила! Значит можно еще помочь ей уйти самой.
Помолчав, навка тихо продолжила:
— К нам в село тогда лесорубы приехали. Месяц цветень стоял, как раз Купайло подходило. Ну, на гуляньях я с одним из них помиловалась... Замужней обещал сделать. Говорил, мол, в колодар[8] приедет за мной, на поклон к тятьке пойдет и заберет меня. Обещался увезти в Старград, мол, дом у него тама большой, а я в нем, дескать, хозяйкой буду. Говорил, места много, зыбку[9] узорчатую сам вырежет, детишек нарожаем, а ты, Моргуша, будешь у меня в злате и каменьях ходить, монисты[10] тебе серебряные справим с красными бусами и жить, мол, будем душа в душу. Только не вернулся он! — неожиданно прокричала она жутким потусторонним голосом и резко перевела помутившийся взгляд на Леону, глядя на нее дикими, угрожающе горящими зеленью глазами. И будто одернула себя, успокоилась, и взгляд ее приобрел осмысленность и печаль.