До Яровищ они тогда добрались за полтора дневных перегона, загнав в мыло бедных лошадей. К тому времени, как они приехали, Словцен уже больше седьмицы лежал в горячке и третий день не приходил в себя. Едва взглянув на мальчика, знахарка выгнала всех собравшихся у его постели и велела ни под каким предлогом не входить, пока она сама не даст позволения. При себе она тогда оставила лишь одну Леону. С порубежной черты меж Навью и Явью они вытаскивали его два дня. И лишь на третьи сутки мальчик очнулся. Ему тогда было двенадцать.
Теперь они шли по заполненной народом улице, весело болтая, вспоминая старые шутки и обмениваясь новостями за последние полгода, что они не виделись. Леоне сделалось невероятно тепло на душе от их встречи, глаза ее светились искренней радостью. Она соскучилась по этому задорному парню, который стал для нее не просто другом… Он стал братом, которого у нее никогда не было. Они могли дурачиться, не переживая о том, что выглядят нелепо, часами валяться на траве, хохоча и болтая обо всем на свете, разглядывать облака, высматривая среди них всевозможные образы, ловить рыбу, драться на палках, устраивать шуточные состязания, плавая и бегая наперегонки, и, конечно, подшучивать друг над другом, не боясь пустых обид.
Словцен, приезжавший временами погостить к своему дядьке в Багровку, что стояла как раз недалеко от заимки Ружены, бывало, захаживал к ним в гости. То помогал чем по хозяйству, то передавал от деревенских заказы на лекарские снадобья, то просто приходил на чай с воздушными пирожками. И завсегда там ему были рады. Леона же в свою очередь стала желанным гостем в Радушном Вепре. Когда им с Руженой случалось заезжать в Яровищи, наставница, бывало, упрошенная Любомирой, оставляла свою воспитанницу у них погостить на седьмицу — другую. «Чего девке там одной у тебя сидеть, скучает небось. Пущай вона у нас поживет, с моими оболтусами всяко не так скучно будет», — говорила Любомира. Ружена нехотя сдавалась, понимая, что девочке нужно общение со сверстниками, а не только со старухой и ворчливым домовым. Она и без того была уж больно закрытой и нелюдимой…
Мимо шагали груженые люди, проезжали навьюченные лошади, грохотали тяжелые заполненные телеги и купеческие кибитки[8]. Громко лаяли дворовые собаки, натягивая цепи и сходя с ума от такого количества чужаков. Поселок постепенно наряжался, готовясь к предстоящим гуляниям. На самой широкой, главной, улице и до самой площади устанавливались торговые палатки, растягивались длинные цветные ленты да развешивались яркие флажки. На площади, где уже почти закончили сооружать подмостки для выступлений, сейчас расчищали место для людских игрищ и расставляли для зрителей длинные лавки перед помостом. Народ был в радостном предвкушении.