– По-моему, кто-то уже очень хочет спать, – проговорил я, когда она в очередной раз подавила зевок.
Это безобидное замечание почему-то испугало мою ночную гостью. Она боязливо заозиралась, будто ища лазейку, чтобы улетучиться, и я поспешил ее успокоить.
– У меня не самый лучший в мире диван, но все же на нем теплее, чем у вечного огня. Располагайся, а я посплю на раскладушке.
Длинные изогнутые ресницы Мари затрепетали, рот раскрылся в нерешительности. Она явно не знала, как поступить, и я испугался, что она сейчас уйдет.
– Оставайся, – почти умолял я, – нехорошо такой юной особе ночью слоняться по городу. Завтра я помогу тебе найти твой дом.
Она снова потерла свои неестественно длинные ноги узкими ладошками и, недолго думая, кивнула.
– Вот и отлично! – обрадовался я, вскакивая с дивана и ударяя себя по бедрам. – Сейчас постелю тебе чистое белье, а ты, если хочешь, можешь пока душ принять.
Она скрылась за дверью в уборной, где тотчас зашумел водопад. А я стал лихорадочно сгребать давно неменянное белье и устилать ложе моей феи чистыми, еще хранившими запах кондиционера простынями.
Я готов был спать не то что на раскладушке, которая безбожно провисла и к тому же имела основательную дырень в ногах, но и не спать вовсе, лишь бы лучезарная Мари еще сколько-нибудь озаряла мою одинокую берлогу. Удивительное дело, но ее простота и незатейливость в купе с мнимой незащищенностью и ранимостью делали эту тонкотелую, крошечную девчушку до безумия обворожительной. И я уже чувствовал как с каждой минутой, проведенной рядом с нею, попадаю в ее электромагнитное лавандовое поле.
Мари долго поласкалась в душе, вероятно, истребив все запасы бойлера и вот, наконец, выплыла из водного царства, обмотанная моим полотенцем.
– Я случайно намочила свое платье, – оправдывалась она, стоя передо мной в коротком, махровом коконе.
– Дам тебе футболку, чтобы спать было теплее, – выпалил я, опасаясь, что она заметит мою сконфуженность.
А смутиться было чему, потому как эта воздушная Наяда скорее походила на одно из моих всегдашних видений, нежели на плотскую, земную женщину. Молочно-белая, тонкая и гибкая, словно молодая ива, она, волнуясь, придерживала на своем мраморном тельце полотенце, пытаясь укрыть свои прелести.
– Вот, – буркнул я, протягивая ей самую приличную из моих футболок, – я пойду тоже ополоснусь, а ты устраивайся поудобней и отдыхай.