– Чё ты к небожителю пристал? – пробасил из своего угла
Куштовски. – Парнишка вежливый, он тихо постоит на чистом пятачке
пола. Главное, чтобы ты туда плюнуть не успел. А то замарает он
свои небесной чистоты ножки, кто отвечать будет?
Идея консерва плюнуть на пол в каюте Зам.поЛича временно лишила
речи даже связиста.
Консерв вообще смущал мою интуицию. Рожа каменная, глаза, как
две дырки в пустоту. Внутри у меня всё переворачивалось, когда я
смотрел на него. И не только брезгливость была этому виной. Пугал
он меня, только я сам не понимал – чем. Уж точно не его выходкой с
«чешуёй» в меде!
– Вес-сь дрожу от созерцанья! – заржал, наконец, связист, видя,
что Лоргхан на хамство Куштовски реагировать не собирается. – Во,
зацени, колено дёргается? Исключительно от высокой чести!
Лоргхан перестал терзать браслет и прищурился на бесплатное
шоу.
Мне, как часто бывало теперь после дежурства, вдруг резко стало
невесело, заломило в висках и потянуло в сон. Если бы не грозящий
появиться Зверюга, я переключил бы костюм в режим мышечной
поддержки и подремал стоя. Суета вокруг моей персоны была привычной
ещё по Академии. Там я и научился стоять и молчать, если нет
возможности уйти. И даже смотреть на техников перестал, чем
раздражал их безмерно.
– Не, ты оцени этот образец статуи имени Императора Иакова!
Прям, как на параде!
– Никшни, бандак, их небесатость уснули!
Консерв встал и шагнул ко мне, заглядывая в лицо. Он оказался не
очень-то и ниже меня ростом, не больше, чем на полголовы.
– Нет, какой фас! Какой чистейший профиль! – связист аж
подскакивал на стуле.
– А знаешь, какие у элитки рефлексы? – сомнительной чистоты лапа
замаячила перед моим лицом.
От такой наглости я проснулся и отлип от картин Фелкина. Нет,
коснуться меня консерв не мог, штраф бы он получил за это
запредельный. Но глаза его – стеклянные, совершенно рыбьи, ничего
не видящие, вызывали у меня оторопь. Не здоров? Спятил? Да что с
ним такое?
Сердце рванулось с места в карьер, словно хотело убежать. Что же
мне так нехорошо-то от этих рыбьих глазок?
Я видел похожие глаза у людей, которым постоянно приходится
делать то, что противно их совести. У гендеповцев видел, у
особистов. Но даже у них остекленение перемежалось просветами
простых человеческих мыслей. А у консерва своих мыслей словно бы не
было вообще! Это был не человек – пустая оболочка!