Вспомнилась наша первая встреча в бассейне. Кажется, мы тогда оба произвели друг на друга неизгладимое впечатление. Впрочем, рыжая заноза легко заборола меня, когда с невинным видом «уронила» полотенце в раздевалке. Ох и прибавилось же у меня жарких бессонных ночей!
Что ж! Моя очередь!
Пуговица за пуговицей, медленно, ухмыляясь…
Но… что там говорила тётушка – Солнце в Скорпионе? Надо было слушать! Потому что дверь широко распахивается, являя миру не менее широкую и дородную фигуру Дарьи Васильевны Бобр – проректора по воспитательной работе. Хотя… кто назначил этот образчик невоспитанности на такую должность – для меня оставалось загадкой ещё в те годы, когда я сам протирал штаны в аудиториях данного вуза.
Окинув соколиным взором окрестности, Дарья Васильевна безошибочно концентрируется на мне – обалдевшем сейчас не менее чем Светочка Маресюк парочкой минут ранее.
– О, Бережной! – память у проректорши всегда была хорошей, а голос – зычный, раскатистый, заставляющий втягивать голову в плечи. – Это что за стриптиз одного актёра?
Прошла, топая, как стадо слонов и потрясая телесами, плюхнулась на стул, который жалобно скрипнул под ней.
– А вы тут, смотрю, плюшками балуетесь, да, Никита Сергеевич? – и взгляд такой многозначительный, будто Дольский свои печеньки какой-нибудь гадостью поливает перед подачей.
Дарья Васильевна – женщина колоритная. Коротко стриженые волосы выкрашены в ядрёно-красный цвет. Говорят, в природе животные используют яркий окрас, чтобы отпугивать хищников. Но мне страшно представить того хищника, который выйдет против Дарьи Бобр. Наверное, это должен быть Годзилла? При её-то гренадёрском росте и габаритах. А тени на её веках – цвета электрик[1]. В общем, раскрас более чем боевой и пугающий.
Дарья Васильевна отправила зефир целиком в рот и, кровожадно похрустев шоколадной корочкой, великодушно произнесла:
– А ты продолжай, продолжай, Бережной. Что встал? Или подсобить? – и бровками так, многозначительно.
Ой-ё, лучше не надо.
– Я сам, – выдал, схватил рубашку и, соорудив из дверей профессорского шкафа что-то вроде ширмы, поспешил переодеться.
А Дарья Васильевна, к моей вящей радости, переключилась на Дольского:
– Никита Сергеевич, я чё, собственно, зашла. Пал Эдуардович мозг мне ложечкой выел по поводу этого квиза[2] дурацкого. Зачем он влез в это действо – мне неведомо, но к четвергу я должна сформировать