— Закончил ерничать? — сухо поинтересовался блондин, которого
определенно не порадовали слова собеседника. Он конечно слышал, что
среди Совета Веры процветает кумовство, но такое. И сам Верховный
септон… неприятные откровения. — они пали ниже чем я думал.
— О, вы даже не представляете насколько, — равнодушно хмыкнул
Вейргон оперев голову на ладонь, с любопытством изучая реакцию
принца, — вас это беспокоит?
— Да. Даже сам не знаю почему, — честно признался Люциус прикрыв
глаза, — Наверно потому что ненавижу лицемеров и лжецов.
— Хорошо, что я знал об этом заранее, иначе не сносить мне
головы.
— Скорее всего, — чуть улыбнулся Люциус откинув голову назад, —
Знаешь, я никогда не вру. Когда осознаешь, что ничто не может тебе
навредить, ложь лишается всякого смысла. Мне нет нужды
притворяться, увиливать или обводить вокруг пальца других. Для меня
это все равно, что слабость. Легкий путь, по которому ступают все
остальные.
— Весьма… необычная точка зрения для того, кто когда-нибудь
возглавит самое лицемерное и лживое местечко на всем континенте, —
с улыбкой произнес Вейргон, продолжая наблюдать за «Любимцем
семерых».
— Считаешь, я наивен? — спросил Люциус приоткрыв один глаз в
глубине которого плескалось нечто такое, от чего даже Вейргон
затаил дыхание, — если - да, то спешу тебя разочаровать. Я
прекрасно осознаю насколько сильно осложняю себе жизнь, подобными
убеждениями. Никакой лжи, фальши или подлости в мире, где почти
каждый норовит тебя обмануть, предать и всадить нож в спину. Никто
другой так не сможет, но вот я… — чуть запнулся он и улыбнулся. — …
именно такую жизнь я и хочу прожить. Таков мой выбор.
— Практически невозможный выбор, — снисходительно улыбнулся
Вейргон, опустив глаза на бокал, где в отражении начищенного
металла виднелось его искаженное лицо, — самый сложный путь из
возможных.
— Под стать сильнейшему, — хищно оскалился принц, демонстрируя
белоснежные зубы, — не зря ведь меня так превозносят. Нужно
оправдать ожиданию людей.
— Вы про то представление на площади?
— Не только, — ответил Люциус скосив взгляд в сторону арены, где
представляли новых бойцов, — С самого первого дня в этом мире меня
прозвали Благословленным. С самого первого вздоха, шага и
осознанного слова на меня возложили столько ожиданий, что ты и
вообразить себе не можешь. Великий ум. Несокрушимое тело. И
непревзойденная сила. Люди говорят что это дары Богов и называют
меня их избранником. Более просвещенные люди в Цитадели окрестили
меня — «Феноменом Сверхчеловека». Пицель даже трактат про меня
пишет и, кажется, до сих пор верит, что никто об этом не знает, —
тон его сделался ровным, а взгляд почти безразличным, но от его
собеседника не укрылась чудовищная тяжесть, что скрывалась за этими
словами.