Давненько он не видел короля таким бодрым. В последние годы
казалось, что Роберт окончательно потерял весь запал и стремление к
жизни, и именно потому он так стремиться утонуть в вине. Сейчас же
он казался живее чем когда либо прежде; уверенный голос,
целеустремленный взгляд, в глубине которого крылось неподдельное
беспокойство за сына и конечно же поистине Баратеоновское упорство
с которой он прорезал себе путь.
— Я наслышан о его успехах, — громко хмыкнул король, потянувшись
к бурдюку на поясе, — но от этого он не перестает быть ребенком, —
проворчал он сделав пару громких глотком. Барристан чуть удивленно
хмыкнул, — что?
— Ничего, ваша милость, — скромно улыбнулся гвардеец краем
губ.
— Говори давай, — подтолкнул его Роберт, немного переведя дух,
пока есть возможность. Давненько он так не напрягался, — вижу тебе
есть что сказать.
— Вы вкурсе, что во время своего первого поединка, он ударил с
такой силой, что сломал добротный щит и руку противника втрое
старше его самого? — спросил он видя как король гордо хмыкнул и
зажмурил глаза будто переживает эту картину,
— Нам — Ярость! — хохотнул Роберт, двинувшись дальше,
— Тогда вы также должны были заметить, что он гораздо выше и
больше чем ему положено быть по возрасту.
— Это сложно не заметить.
— И вы считаете это нормальным? — недоумевающе склонил голову
Барристан, пытаясь вглядеться в профиль короля и на его реакцию.
Его коробило от осознания того факта, что почему-то все игнорируют
его странности.
Но пугало его вовсе не это, а та самая мысль, что мальчик с
такой ужасной силой не должен расти без мудрых наставлений и
родителя, который привил бы мальчику норму морали. На королеву
надежды нет, она с большой радостью удовлетворит любой его каприз,
а никто другой не имеет права ему что-то указывать.
Вот почему он так радовался, когда Роберт наконец-то обратил
пристальное внимание на первенца, что плохо разбирает понятия добра
и зла. Роберт был неплохим человеком, даже хорошим, если бы не его
низменные страсти. И тем не менее он был единственным человеком на
всем белом свете, способный «воспитать» сына. Он не хотел выводить
на свет свои самые мрачные мысли, а всего лишь подтолкнуть его к
сыну, а потому старался говорить обрывками.
— К чему ты клонишь? — нахмурился король, то ли от раздражения,
то ли от яркого света факела.