Я убрала руку с живота больной и наконец обернулась. На меня
смотрела смуглая, похожая на цыганку девушка с вьющимися волосами,
и в черных глазах ее плескалось самодовольство.
— Лоринетта хочет отсюда сбежать, — продолжала «цыганка». — Как
сбежала Онория. И да хранит нас Лучезарная, никто из нас из-за нее
не хочет снова стоять в трехдневной молитве на заднем дворе вместо
сна. Помилуйте нас, сестра.
К нам подошла еще одна девушка, почти ребенок, очень похожая на
ту черненькую, которая так откровенно и без малейших угрызений
совести выдала свою товарку. Я покосилась на стонущую Лоринетту —
она напряглась, и гораздо сильнее, чем когда корчилась на полу,
ожидая, пока я вмешаюсь.
— Тереза видела, как Лоринетта с кем-то шепталась на заднем
дворе, — тихо, чуть кивнув на девочку, проговорила «цыганка». — Да
и взгляните на нее, сестра, боль ее больше не мучает. Правда,
Лоринетта? Не покарает ли тебя Милосердная за то, что ты врешь
сестре под крышей Дома святого?
Лоринетта змеей взвилась с пола, в грязном платье с замызганным
фартуком, с растрепанными волосами похожая на помойную замарашку, и
рванулась к горлу «цыганки», кто-то взвизгнул, но «цыганка»
оказалась проворнее и сильнее и вмиг вцепилась в волосы Лоринетты,
опрокинув ее обратно в лужи.
— Ах ты двуличная дрянь! — зашипела «цыганка». — Работать тебе,
девке гулящей, тяжко? Так ты же не подыхала с голоду и холоду в
городской подворотне! Не ты воровала у торговцев хлеб, чтоб
прокормить вон их! — она мотнула головой в сторону Терезы, а я
подумала — почему «их»? Тут же одна девочка? — Да ты святым сестрам
ноги должна целовать за кров и пищу, паршивка неблагодарная!
Лоринетта быстро пришла в себя. Дотянуться до «цыганки» она не
могла, но ударить все равно попыталась.
— Да знаю я, как ты воровала, и кто из нас гулящая? Убери от
меня руки, ты, голодранка, проклятое отребье!
— Ты кого назвала отребьем, мерзавка?
Драки — то, что я никогда не могла взять в толк. Бессмысленные
попытки доказать кому-то чего-то, но впервые в своей жизни я видела
не возню двух нетрезвых баб под смешки делимого мужика и его
собутыльников, а жестокую свару по какой-то неведомой мне причине,
хотя, казалось бы, обе женщины сказали мне более чем достаточно. Я
подскочила на ноги, снова подсознанием отметив, что я молода,
намного моложе, чем была… — или чем есть? — обернулась, заметила
стоящую рядом бадью — на вид с холодной водой — и плеснула на
сцепившихся женщин. Как на дворовых котов, пусть мне никогда не
пришло бы в голову обливать ледяной водой животных, но люди — к
чему жалеть людей, когда они в состоянии сами отвечать за свои
поступки. Женщин тут же растащили подоспевшие… кто они им? Подруги?
Приятельницы? Коллеги? Это же прачечная, значит, работа? Что я,
которую назвали сестрой Шанталь, делаю в прачечной, жду церковный
заказ?