- По радио? – переспросил Саша.
- Да.
- И опять без меня!
- Ты был занят пенициллином и Ростовцевым, - сказал царь. – Я не
хотел тебя отвлекать.
- И как связь?
- Ненамного хуже проводной. Я до сих пор не могу поверить!
Теперь Киев, потом Варшава и, наконец, Сибирь.
- Кавказ, Дальний Восток, остров Сахалин, - продолжил Саша.
- Да! – воскликнул папа́.
- Но это не отменяет телеграфа, - заметил Саша. – Системы связи
лучше дублировать.
- Саша! - сказал царь. - Я очень тебя ценю!
- Папа́, а можно мне в кабинете поставить раскладушку для
Склифосовского? Он был вынужден остановиться в гостинице и, боюсь,
не самой лучшей.
- Не нужно, найдём для него комнату.
Когда царь ушёл, Саша продолжал обживать квартиру. Установил
когтеточку. Киссинджер, впрочем, приоткрыл один глаз, встал,
потянулся, потоптав лапами одеяло, покосился на своё законное
имущество, да и перевернулся на другой бок.
Саша позвал Кошева с Митькой, и они занялись развешиванием
картин. Для Писсаро окончательно место определилось всё-таки в
спальне. Этот пейзаж оказывал на него умиротворяющее действие.
В кабинете повесил Мане: «Голову старой женщины» и «Портрет
мужчины».
Вынул из ящика «Мальчика с вишнями». И история картины
совершенно чётко всплыла у него в памяти. И ведь читал там в
будущем, но не вспомнил, когда впервые держал её в руках в числе
бабинькиных подарков. А сейчас, как молния.
Этого мальчишку Эдуард Мане часто видел в своём квартале на
улице Лавуазье, часто писал с него то ангелов, то амуров, то
бродяжек. И наконец попросил его родителей, людей очень бедных
отдать мальчика ему в услужение: мыть кисти и выполнять мелкие
поручения.
Жизнь у художника должна была казаться мальчишке раем после
убогой лачуги его родителей, однако он порою страдал приступами
необъяснимой тоски, а потом пристрастился к сладкому и ликерам,
которые начал воровать у хозяина.
Наконец, Мане потерял терпение и пригрозил сорванцу, что отошлёт
его обратно к родителям. После этого художник ушёл, и дела надолго
задержали его вдали от дома.
А когда вернулся, мальчуган висел в петле на створке шкафа. Он
уже окоченел, поскольку был мёртв несколько часов. Ему было 15
лет.
Саша ещё раз внимательно посмотрел на портрет. Широкое простое
лицо в обрамлении светлых волос, нос картошкой, ямочка на
подбородке, круглая красная шапочка, похожая на турецкую феску,
красные вишни в руках. Губы растянулись в улыбке, а глаза не
смеются – нет. Скорее, плачут. Что-то такое есть в этом взгляде,
что позволяет догадаться о трагическом конце. Возможно, у героя
картины уже тогда была депрессия. Но таких слов не знали даже в
Париже.