После слов
о Инлии все снова посмотрели в зеркала, которые всегда показывали
то, что хочет увидеть смотрящий или то, что ему нужно
увидеть.
На севере
Тидусса, в маленькой обители Триединого плакала мать, у которой уже
было семеро детей. Восьмой она родила крошечную девочку со
скрюченными ножками и ручками и непропорционально большой головой.
Такие дети растут плохо и взрослыми остаются невысокими, и живут
куда меньше, чем обычные люди.
Мать
вытирала катившиеся по смуглым щекам слезы и отказывалась брать на
руки девочку со странными, нетипичными для этой местности голубыми
глазами. И отец, стоявший тут же, говорил резкое, тяжелое – жена
рыдала все сильнее то ли от вины, то ли от облегчения. Он говорил,
что надо оставить ребенка в обители, что пусть растет в приюте,
ведь больной ребенок — горе в семье.
И акушерка
растерянно отступила, прижимая к себе ребенка и ощущая, как от
маленького тельца его идет прохлада, излечивающая больную
спину.
Боги
смотрели внимательно и печально. Сколько жизней они, родившиеся в
слабых и больных телах, прожили без родных, в приютах. И никто из
них не обвинял матерей – иногда забота о таком ребенке
действительно оказывалась непосильной задачей для семьи. Однако
память о материнских руках, о заботе и тепле обычных смертных
женщин, смягчала богов с начала времен. И каждую из своих невольных
матерей они помнили – и добрых, и злых. С добрыми они учились
добру, со злыми – тому, как чувствовали себя люди, когда они-боги
были немилосердны к ним.
Заплакал
ребенок – неслышно, словно все силы уходили у девочки на это едва
слышное похныкивание. И женщина, закрывающая лицо руками, начала
мотать головой – а затем подняла голову и протянула руки. Приложила
дочь к груди, опытной рукой направила сосок – и малышка присосалась
с жадностью, стала сосать как любой голодный ребенок, прикрыв
глазки.
Тихонько
шептала молитвы акушерка. Светлело лицо у матери – она уже не
видела уродства, видела лишь дитя, которому нужна забота и ее
молоко. Задумчив становился отец - а затем, когда женщина подняла
на него заплаканные глаза, и его лицо смягчилось.
Что же,
Инлий Белый эту короткую жизнь проведет в большой, работящей семье.
И родители его — не плохие люди. Нищие только и необразованные. Но
кто не бывал жестоким в пору сомнений, кто в мыслях не допускал
страшное, такое, что и вспомнить о себе потом горько?