«Avean gli atti soavi e ’l vago aspetto…»
Поэт рассказывает, как любовь, зажженная в нем присутствием его донны, выросла от его песни.
Нежные движения и прелестная наружность уже сломали лед, в который надменность одела мое сердце. И остатки былой страсти я почувствовал внутри груди моей, совсем изменившейся.
Я испытывал удовольствие от того, что питал несчастье сладостной приманкой нежного заблуждения: так лишил меня сил сладкоречивый Амор, нашедший кров в очах прекрасных.
Когда же новая песня поразила мое сердце, и я вдохнул ее огонь, сильнее разгорелось пламя, прежде спокойное и тихое – никогда я не видел, чтобы даже от ветра так разрастались и сверкали зажженные факелы, как в груди моей разросся этот пожар и засверкали эти искры.
«Colei che sovra ogni altra amo ed onoro…»
Поэт говорит, что увидел свою донну на берегу Бренты, и поэтически рассказывает о чудесах, сотворенных ее красотой.
Ту, которую я больше всех люблю и почитаю, увидел я собирающей цветы на этом берегу, но не могла ее рука собрать их столько, сколько их появлялось, когда касались земли ее прекрасные стопы. Струились прекрасные златые кудри, в которых Амор расставил бесчисленные сети; и только дуновение ее речи даровало отдых от того огня, что исходил из ее очей.
Река остановила течение, чтобы стать зеркалом для золотых волос и для нежных взоров, и, кажется, сказала: «Во имя твоего прелестного образа, если ты не снизошла для одного лишь речного короля, я успокаиваю эти мирные волны».
«Io mi credea sotto un leggiadro velo…»
Поэт продолжает рассказывать, с помощью другой метафоры, о том, как, думая найти свою донну беззащитной, он сам оказался побежден и повержен.
Я думал, что под изящным покрывалом найду беззащитную юную девушку, с заплетенной косой, одетую в обычное платье, отзывчивую к моим мольбам, и она была такой, а я казался льдом, тающим на солнце. Но, увидев страсть, едва мной утаиваемую, и могучее желание, мной завладевшее, она сделалась твердой, подобно высокой колонне, или рифу, или скале под бушующем небом.
И я увидел, как она, с прекрасными локонами цвета светлой яшмы, явила лик и оружие Медузы11, и я окаменел и лишился речи. Но я не хотел сдаваться, хотя снаружи был я камнем, а внутри меня бушевало пламя, и хотел сказать: «Сначала сними заклятье, о, донна, а затем уже лиши меня жизни».