«А… Ну есть такое, догадался? Не волнуйся, если будешь
шевелить булками, может, и успеешь уйти далеко, а я, тем временем,
метку уже сниму. Просто тебе нужно сваливать отсюда, да
поскорее».
Так ты можешь ее снять? — с подозрением спросил я. —
Это точно?
«Конечно, разве ты смеешь сомневаться в словах этого
Бессмертного?»
Вообще-то очень даже смею. То, что ты Бессмертный, вовсе не
значит, что ты не врешь.
«В любом случае сейчас я не вру», — ответил
Бессмертный. — «Мне просто нужно время, чтобы избавиться от
метки».
Лучше поторопись, иначе мне конец.
Мои уже неслись прочь от пылающих руин секты. Направлялся я в
сторону ближайшей деревеньки по небольшой грунтовой дороге. Сначала
шагал молча, а потом всё же любопытство взяло верх.
Значит, секта названа в честь тебя?
«Да», — довольно и гордо подтвердил горшок. —
«Ли Бо — моё имя. Хотя я вроде уже говорил…»
А почему девятый Бессмертный? Куда делись остальные?
Бессмертных что, всего девять?
«Ну… Так-то нас, конечно, побольше», — вдруг
посбавил пафосу горшок. — «Но конкретно наша группка
насчитывала девятерых».
А что, получше места для бессмертного, чем старый разбитый
кувшин, не нашлось?
«Давай не будем об этом…» — как-то устало
отмахнулся горшок. — «История старая, неприятная и
болезненная для меня. Все мы совершаем ошибки, за некоторые
приходится платить тысячелетиями заточения».
Ладно-ладно, тогда не трогаем эту тему, — инстинктивно
я поднял руки и понял, что кувшин по-прежнему не отлипает, —
кто я такой, чтобы сомневаться в решениях Бессмертных. Нравится
вам жить в кувшине — значит, тому были веские причины.
«Да не нравится мне тут! Я тут не по своей воле,
идиот!»
Ааааа… Тогда приношу свои извинения, думал, жилище вам по
нраву.
Кажется, в ответ я услышал скрежет невидимых зубов.
«Кому по нраву быть запертым целое тысячелетие в
глиняном кувшине?»
Откуда же мне знать нравы Бессмертных, я ведь просто
смертный. Ведь случались же и философы, которым и в бочках неплохо
жилось. — пожал я плечами.
«Какие тогда это философы? В бочках живут нищие
побирушки. Какой философ не ценит свой собственный
уют?»
Какой-какой… — хмыкнул я. — Греческий.
«Дурак он тогда, а не философ».
Воцарилось короткое молчание, а потом Бессмертный вздохнул с
оттенком легкой грусти в голосе:
«Эх…жалко этого тупоголового урода, который пропил все
свои мозги. Я к нему был даже привык… И надо ж так всё
испортить…»