
— Очухался, смертная душонка? — Голос, прогрохотавший в
космическом вакууме, стал для меня полнейшей неожиданностью.
Передо мной выросла гигантская фигура, состоящая из сверкающих
цифр и…звезд? Галактик? Всего вместе?
Этот сверкающий силуэт ежесекундно менял обличье, становясь на
краткий миг то одним, то другим божеством, причем я понимал, что он
копается в моей памяти. Наконец, он принял наиболее миролюбивое в
моем понимании обличие. Обличье Будды.
— Из твоей памяти взял: прими я настоящий облик, твоя душа бы
разрушилась от страха.
Я попытался произнести хотя бы одно слово….но…попытка
провалилась, будто у меня отняли голос.
— Ты это, сильнее потужься, ну как роженица. Поднажми, и выйдет
заговорить. Частая проблема тут.
К моему удивлению, «потужиться» сработало.
— Кха…— выдохнул я с облегчением. Мой голос, наконец, прорвался
наружу.
— Итак, ты мертв.
Мертв?
На мгновение я застыл, пытаясь вспомнить то, что произошло.
Воспоминания всплыли на поверхность, и я был вынужден признать: я
действительно умер.
Это была естественная смерть, потому что ушел из жизни я в сто
пятьдесят лет, куда уж больше? И жил так долго вопреки здоровью и
благодаря деньгам и медицине. Собственно, до полутора веков я
дотянул еле-еле, мне казалось, что это прямо знаковый,
по-настоящему солидный возраст, после которого уже можно смело
откидывать коньки.
Моей смерти долго ждали и не абы кто, а вся родня во всем ее
великолепном многообразии. Они искренне верили, что когда я окажусь
в гробу, и им, и мне, сразу станет гораздо спокойнее. Что я думаю
на сей счет, их не сильно волновало — мол, дед и так пожил
достаточно, не порть вид и отдай миллионы, а то что как не
родной.
Да-да, миллионы — странная вещь: их обычно никто не хочет
зарабатывать, а все хотят получать в наследство, ну а то, что для
этого кому-то, в данном случае мне, нужно умереть, обычно никого не
волнует. Чужая смерть она как-то не сильно страшна.
Звоночком о скорой смерти стал момент, когда я не смог встать и
пройтись даже с чужой помощью. Увы, как ни продлевай жизнь
человеческого организма, у него есть заложенный природой предел,
дальше которого уже невозможно даже с современной медициной. Так уж
совпало, что эти приступы немочи случились аккурат под мой
стопятидесятый день рождения. Именно в этот день я и собрал в
больничной палате всю эту мерзкую кодлу, по ошибке именуемую
родней, и решил, что пора объявить свое завещание, свою последнюю
волю: