Я бесцельно шагаю вперед, руки в карманах. Ника, девятнадцать лет. Неприкаянная душа без имени и возраста.
У полуразрушенных ступенек одинокий музыкант в черной бейсболке и рваных джинсах, прислонившись спиной к бетонной стене, играет на гитаре, и его чистый голос разносится по площади:
— Комфорт решает многое, но так пусто внутри
Живой одинокой клетки,
И другой, такой же, бетонной.
Стал говорить с ее стенами,
Пробовал лезть на них.
Кричал раме оконной.
Шаги безумия легки,
Но оглушают отзвуком пустой комнаты...*
Пронзительно до мурашек и до боли созвучно с моей тоской. Останавливаюсь, упорно выискиваю в кармане завалящую сотенку, наклоняюсь и кладу ее в кофр поверх россыпи мелочи и мятых бумажек.
Музыкант поднимает голову, смотрит на меня знакомыми, огромными сумрачными зелеными глазами, и я едва не приземляюсь задницей прямо на брусчатку, потому что ноги отказывают.
— И снова здравствуй! — усмехается он.
— Привет! — быстро отвечаю я и моргаю, прогоняя наваждение.
Парень снимает с плеча гитару, выгребает из кофра деньги и укладывает ее внутрь.
— Я как раз закруглялся. Хочешь есть? — спрашивает он буднично, словно мы сто лет знакомы.
Я действительно ничего не ела последние сутки, и желудок предательски сводит. Но гораздо сильнее мне не хочется возвращаться домой: появилась возможность хотя бы час пробыть вне его стен, и я тут же за нее хватаюсь.
— Пожалуй, да... — Я начинаю тараторить: — Послушай, я хотела поблагодарить тебя за помощь! Утром не додумалась, а потом поняла, что мы, возможно, больше никогда не пересечемся... И стало стыдно. Как же хорошо, что мы снова встретились!
— Думаешь? — Странный вопрос загоняет в тупик и нехило пугает, но парень весело смеется: — Я же сказал, никогда меня не благодари. Пошли.
Мы идем через освещенную фонарями площадь. Скейтеры, сидящие на мраморе у фонтанов, кричат ему:
— Харм, уже сваливаешь? — И он на прощание поднимает руку.
Нагоняю нового знакомого и стараюсь идти в одном темпе, хоть это и тяжело.
— Как они тебя назвали? — Надеюсь хитростью выведать имя, но он отрезает:
— Меня все так зовут.
— Как — так? Я не расслышала... — Положение не позволяет мне выказать явную заинтересованность, но от кошмарного любопытства зудят кончики пальцев. В знакомстве ведь нет ничего унизительного и страшного...
— Харм, — бросает он, и я завожусь еще сильнее: