За окном раздался грохот. Грузчики в кожаных фартуках заносили в
фургон рояль «Бехштейн». Инструмент печально вздохнул басами, когда
его опускали на попа.
Старый швейцар Михеич, украдкой смахнув слезу, в последний раз
протирал до блеска медные ручки парадной двери. Сколько лет он
встречал здесь гостей, отворяя тяжелые дубовые створки.
В углу приемной тихо всхлипывала старая экономка Агафья
Петровна, прижимая к груди неизменный кружевной передник.
— Идите домой, Агафья Петровна, — я подошел к ней. — Вот,
возьмите, это за два месяца вперед, выходное пособие. И
рекомендательное письмо.
— Не надо мне, батюшка, — она замотала головой. — Я ведь еще
вашего папеньку помню, упокой Господи его душу... Может, когда и
пригожусь еще...
— Идите, — мягко повторил я. — Спасибо вам за все.
Из кабинета вышел Котов с раскрытым гроссбухом:
— Леонид Иванович, я подвел итоги. С учетом вчерашних продаж и
утренней выручки…
Он замялся, отводя глаза в сторону.
— Сколько? — я знал, что сумма будет неутешительной.
— Четыреста двенадцать тысяч. Минус долги и обязательные
платежи... — он перелистнул страницу. — Остается около двухсот
пятидесяти.
Я молча кивнул. Двести пятьдесят тысяч, все, что осталось от
состояния, которое три поколения Красновых создавали полвека. Даже
на один месяц работы завода не хватит.
А в довершение всего – издевательски-вежливое письмо из банка:
«В связи с утратой основных активов вынуждены аннулировать вашу
кредитную линию».
За окном снова загромыхало. Теперь грузчики выносили столетний
буфет карельской березы. В пустых комнатах гулко разносилось эхо их
тяжелых шагов.
Я подошел к окну. В сером утреннем свете особняк, еще недавно
бывший средоточием деловой и светской жизни, казался осиротевшим и
постаревшим. Как и его хозяин, потерявший все в одночасье.
Ничего, думал я, глядя на погрузку вещей, это еще не конец. Они
рано празднуют победу. У меня остается главное: знания из будущего
и воля к борьбе. А вещи... вещи можно нажить заново.
У парадного подъезда особняка стоял видавший виды, но верный
«Бьюик», тщательно отмытый от весенней грязи. Степан, мой верный
шофер, в последний раз проверял двигатель, хотя машина исправна,
как всегда.
Рядом переминался с ноги на ногу Семен Анатольевич Голиков,
известный в Москве перекупщик автомобилей. Его брюшко туго
обтягивал щегольской жилет, а в толстых пальцах нервно крутилась
пачка червонцев.