Вот и сейчас обладатель чудного плаща не просто стоял, обняв
дерево, как, бывает, стоит больной или уставший. Он… врастал в
него! Погружался. Медленно, но неуклонно. Вот уже исчезли под корой
лицо, руки, половина туловища, и одновременно пожухли, покрылись
ржавыми пятнами только что бывшие свежими и зелёными листья дуба,
словно вместо мая неожиданно наступил октябрь… Леденящий панический
ужас вытеснил любопытство в мгновение ока, охватив всё лисье
существо от кончика носа до хвоста. Со всех лап, поскуливая на
ходу, она бросилась прочь от проклятого места и затем, в течение
всей своей лисьей жизни, всегда обходила его далеко стороной, если
её путь пролегал в этих местах.
Другое дело.
Григорий отступил на шаг от ствола, ощущая, как тело наполнилось
новой силой, энергией, мощью. Она вскипала в крови мириадами
звенящих озорных пузырьков, требовала немедленных действий, громких
побед и великих свершений. Как будто ему снова было двадцать восемь
лет и впереди лежала целая вечность, принадлежащая только им двоим
— известному на всю округу ведуну Самовиту и его молодой избраннице
Зоряне…
Он уходил от её дома, не разбирая дороги. Мимо домов, мимо
людей, не замечая удивлённых взглядов, не слыша голосов тех, кто
желал ему здравствовать, окликая по имени. Сам не помнил, как
оказался за городским валом, на дороге, ведущей в священную
Велесову рощу. В себя пришёл лишь возле самого капища, не доходя
нескольких шагов до того самого поваленного дерева, на котором
меньше седмицы назад сидели они с Велеславом.
Сейчас там тоже кто-то сидел.
Неподвижная фигура, облачённая в болотного цвета плащ с
капюшоном. Последний наброшен на голову так, что почти полностью
скрывает опущенное лицо. Виден лишь длинный чуть кривоватый нос. И
ещё руки на коленях, чуть не до локтя высовывающиеся из широких
рукавов плаща. Изящные и тонкие, словно у девушки, но густо
покрытые чёрными волосами, с узловатыми, какими-то
паучьими пальцами. В одной руке — нож, в
другой — тонкая, свежесрезанная веточка. И татуировка. Какая-то
надпись, не разобрать. Нож аккуратно и даже нежно срезает, счищает
с веточки кору, обнажая белую, лаково поблёскивающую при свете
летнего дня древесную плоть, а он, Самовит, стоит, будто вросший в
землю, и заворожено наблюдает за плавными неспешными движениями
этих рук. Окончив счищать кору, незнакомец прячет нож в сапог и
облизывает веточку. Язык у него длинный и красный, словно густо
измазанный в крови. Затем рука с веточкой вытягивается вниз и чуть
в сторону, вытягивается, вытягивается, и Самовит чувствует, как
холодеет его спина. Он, ведун, многое видел. И много умеет из
такого, что непосильно и недоступно простому смертному. Но рука,
неожиданно ставшая длиннее тела более чем в два раза и продолжающая
удлиняться на глазах… Морок? Самовит мгновенно ставит ведическую
защиту и тут же делает проверку на истинность видимого. Проверка
недвусмысленно показывает, что наблюдаемое им — не морок, не
фантом, не наваждение. Всё так и есть на самом деле. Да кто ж это
такой?!