— Прыткий сука! — Осипшим голосом произнес “Телохранитель”. — И
живучий. Может оставим его, твари близко. Пусть с парнями сражается
вместе. Вроде адекватный.
Мысли разбежались по углам, словно крысы в биссектрисе, когда я
услышал слово 'адекватность'.
— Оставь его, пойдет на корм утром. Ну или докажет что даже без
вещей он чего то стоит, если выживет. — Сказал глеб пристально
смотря на меня.— Не жди поблажек.
“Будто я ждал их”— Мысленно усмехнулся я. Но вслух произнес, — Я
не слабак.
Как же мерзко стало от этих слов. От собственной никчемности, от
попыток жить, доказывая, что я полезен. Проглатывать подобное
отношение — это тяжело. Может, лучше умереть от клинка сейчас, чем
от зубов и когтей тварей утром? Вон, и толпу порадую, которая стоит
нерешительно, с мечами, луками и руками, сплетенными для
заклинаний.
Ну уж хрен там плавал, я во все разберусь. Главное
прокачаться.
— Пойдем поешь, отдохнешь, — произнес Глеб с вновь обретенной
доброй улыбкой, его глаза светились искренним желанием помочь.
Сил противиться мысленно и восклицать, что он ублюдок, не было.
Я просто последовал за ним, отбросив невеселые мысли и заполнив их
голодом. Люди с поляны спешили куда-то, сновали мимо, не обращая на
нас внимания. Вскоре мы вошли в трапезную, где посреди просторного
помещения стояли длинные столы, а по бокам, ярусами, располагались
койки.
Подойдя к одному из столов, где было свободно, мы сели друг
напротив друга. Нам подали кашу — простую, но горячую, и тепло от
еды казалось почти спасительным.
Глеб торопливо перекусил, затем подошел к повару за стойкой,
что-то шепнул, после чего вскоре исчез за дверью. Видимо, он пошел
отчитаться кому-то о том, как все прошло.
Оглядевшись, увидел много народу за столами и на койках.
Разнообразные лица: одни были полны жизнерадостной настойчивости,
другие же, напротив, отражали угнетенность и тревогу. В связи с
новостями об угрозе я их понимал. В этом месте царила атмосфера,
словно над каждым висела тень: влажный запах вареной капусты и каши
смешивался с быстрой горечью заброшенных надежд.
— Эй! С тобой говорят, чужой! — раздался голос у меня за спиной,
и я полуобернулся на лавке.
— Говорят, ты пустой, — произнес парнишка с натянутой улыбкой. В
его интонации звучала пронзительная нотка пренебрежения. Он откинул
свои смоляные волосы назад, придавая своему образу
непринужденность.