Давид!
Конечно, я не ожидала. Он ведь должен быть в командировке со своим отцом. Снова ступор, но в этот раз всего на мгновение. Потому что я не могу смотреть ему в глаза.
Я хранила себя для него. Нет, немного не так. Он хранил меня для себя. Говорил, что сорвёт мой цветок лишь в нашу первую брачную ночь. Его родители должны убедиться в моей порядочности. Но я, даже несмотря на это, совершенно не против была отдаться Давиду до нашей свадьбы. Бывали моменты, когда мы в обнимку сидели наедине в его машине и строили планы на будущее. Иногда целовались, но Агиян никогда не переходил черту. А вот я не раз пыталась провоцировать своего молодого человека. Иногда, особенно накануне “женских дней”, у меня, что называется, шалили гормоны. Несмотря на то, что опыта в сексуальном плане у меня не было, мне всё равно невыносимо сильно хотелось почувствовать это. Мне хотелось полноценно ощутить тяжесть обнаженного тела, почувствовать более откровенную ласку, такую, про которую говорили подвыпившие подружки на наших пижамных вечеринках. Такую, от которой в голос кричали актрисы эротических фильмов, которые мы с Татьяной иногда смотрели, запершись в комнате.
— Ярослава… Что же ты наделала? — спрашивает Давид. Сквозь тихий голос сожаления слышны нотки гнева. Я не понимаю почему. Но он продолжает. — Зачем ты помогла Нине?
— Что? О чём ты, Давид? — ещё мгновение назад мне хотелось, наплевав на всё, кинуться в объятия любимого и разрыдаться на его широкой груди, но после его упрёка это желание испарилось. — Ты сейчас серьёзно? Нина моя сестра. Пусть мы никогда не были с ней слишком близки, особенно в последнее время. Но она — моя кровь. Как, по-твоему, я должна была поступить с ней?
— Нужно было рассказать обо всём Сулиму Арзу.
— Ты сейчас серьёзно? — снова переспрашиваю, не веря своим ушам.
— Нина очень сильно навредила его племяннику. И я считаю, он вправе решить, что делать с твоей сестрой, — от шока я поперхнулась воздухом.
Я только собиралась открыть рот, чтобы сказать о том, что никто, разве что полиция, не вправе решать, что делать с моей сестрой. И что самосуд у нас запрещён по закону. Но лишь вздрогнула от грубого, металлического голоса.
— Достаточно!
— Да, простите, Сулим, — меня корёжит от того, каким уважительным тоном говорит Давид с этим чудовищем. Он не может не понимать, что я пережила. Почему-то не сомневаюсь в том, что Сулим просветил моего парня о том, что я больше не чиста. Я вижу это по глазам Давида. Он смотрит не так, как раньше. Мне трудно это признавать. Да, в глубине души я всё же надеялась на то, что Агиян сможет принять меня уже такой. Но сейчас, глядя на то, каким взглядом, он смотрит на меня, убеждаюсь окончательно, — нет! Давид не примет, не сможет, у него не получится забыть…