Пролетел день, а наутро, чуть
светать начало, были мы уже на покосе. Трава поднялась почти по
пояс, лоснясь налитыми соком листьями, поблёскивая утренней росой.
Я вдохнул густой, насыщенный ароматами луга, воздух. Отец, поплевав
на руки, взялся за горбушу, мне подал вторую. Я прикрыл глаза,
отдавая себя во власть памяти этого тела. Взмахнули руки, коса чуть
с присвистом срезала полоску травы, за ним вторую. Мерные шаги,
мерные взмахи. Помнит тело, легко работается, споро.
Дарья, Стёпка и Танюшка шли следом,
разравнивали траву граблями и вилами, чтобы сохла равномерно, не
прела.
Взошло солнышко, припекая нещадно,
по телу струился пот, руки и плечи тянуло тяжестью от монотонной
косьбы.
- Всё, - остановился отец, - обедать
пора.
Дарья, заслышав его, ушла к краю
нашего надела, расстелила на траве ткань, выложила хлеб, зелень,
варёные яйца, достала из тени кринку с молоком.
Я жевал свой ломоть и ловил себя на
мысли, что мне здесь нравится. Размеренный быт, налаженный. Работа
тяжёлая с утра до ночи, но то не страшно. Всё для себя, для семьи
делается. Тело гудело приятной усталостью. Над лужком жужжали
шмели, мелькали пчёлы и кузнечики, шмыгали мелкие полёвки. Это не в
квартире перед телевизором валяться после тренировки, где и
заняться нечем. Тут каждая минута впрок идёт, каждый час лета зиму
кормит.
Так и повелось, прошёл сенокос,
началась жатва, сбор овощей. Втянулся я, привык к жене и детям,
ворчуну-отцу. Вроде как и своим стал, пообвыкся.
Первое время Даши чурался, с
непривычки. Хоть и спали вместе, да всё одно, чужой она мне была.
Обижалась жена, пусть и виду старалась не подавать, но замечал я её
грустный взор, непонимающий, отчего так переменился муж к красавице
супруге.
Как-то истопили вечерком баньку, что
стояла за домом, и не приметишь сразу. Обычно мы шли с отцом
первыми, но тут Даша собрала чистое бельё, разложила его в кухне на
лавке.
- Вы сначала идите, Иван Кузьмич, я
сама Егора попарю опосля.
Отец понимающе хмыкнул, подхватил
широкий отрез грубой ткани, заменявший полотенце, и вышел во
двор.
Я сконфуженно сел за стол: и тянет
меня к ней, дело не только в старой памяти, приглянулась мне Дарья,
характером добрым, заботливым, красотой своей. Да будто, будто к
чужой женщине лезу.
Монахом я никогда не был, но там и
девчонки не чета Даше. Многим только деньги нужны, наряды,
рестораны. Ноготочки холёные, ручки нежные. Пошли одну из них
корову доить, поди все пальцы сама себе поломает. Была у меня одна,
всё о семье твердила, в любви клялась. Вернулся я как-то с
очередных соревнований и застал её в своей квартире с другим
мужиком. Верно, и ему о семье рассказывала, выбирала, кто из нас
лучше. Любовнику её нос сломал в запале, а затем и её вместе с
вещами вышвырнул из квартиры. Так и закончилась любовь. Потом были
подруги на ночь, на месяц. Не более. Сердце ни к кому не лежало.
Тут же, едва месяц прошёл, прикипел я к Дарье, такое чужой памятью
не объяснишь, не заменишь.