Признать того негодующего господина в шинели привратник вряд ли
признал бы, но назвал одну очень приметную черту: он явственно
берёг левую руку. За грудки обыкновенно двумя хватают, а этот —
одной и правой.
Показания эти Хмарин взял под роспись, да ещё, на всякий случай,
с привлечением двух понятых. А то бог его знает, как начнёт
отпираться швейцар, когда сообразит, что перечислил приметы князя
Шехонского.
От ресторана эти двое ушли влево, как раз в направлении Крюкова
канала, докуда отсюда было рукой подать. Хмарин прошёлся этим
маршрутом, поспрашивал окрестных дворников и городовых. Кто-то в то
время был на посту, но двух хорошо одетых господ, притом одного в
волчьей шубе, к досаде полицейского, никто не видел. Вообще
пешеходов было в ту пору немного, и уж точно никого — благообразной
наружности. Моторы и извозчики проезжали, но их никто и не
запоминал.
Впрочем, этот момент выглядел нескладно, Хмарин даже со всей
своей предвзятостью это понимал. Идти, положим, меньше десяти
минут, да только — зачем? Отчего князь поволок туда обидчика своей
жены, чтобы с ним расправиться? Будто поближе подворотни не нашёл!
А если у Шехонского за углом стоял автомобиль, так и вовсе нет
ничего проще — затолкать в багажник труп, а там и вывезти куда
подальше.
Орудие убийства тоже совсем не вязалось с контр-адмиралом. Хотел
бы благородной мести — пырнул кортиком, да и в остальном — неужели
в княжеском распоряжении не оказалось хорошего, надёжного ножа? Или
убивать не планировал, ткнул тем, что под руку попалось? Из
автомобильного инструмента, может, хотя и совсем неясно, что. Авто
заглохло аккурат на набережной, а там слово за слово…
От места убийства до полицейского управления Хмарин шагал не
спеша, поставив воротник шинели и сунув руки в карманы. Сегодня
поднялся сильный ветер, небо затянули облака, и смягчившийся было
поутру мороз вгрызся в петроградцев с особенным остервенением:
ветер был влажный, с залива, злой, ясно — погода меняется, со дня
на день опять снег повалит.
Переменчивость погоды горожане всегда отчаянно ругали, а
Константин, напротив, любил. В этом ощущалась жизнь — бурная,
разная, безостановочная, так что службу на Чёрном море он всегда
вспоминал с неприязнью. Там штормы тоже налетали вдруг, внезапно,
но всё же когда полгода по большей части жарит солнце, и к осени
трава ссыхается и выгорает — это куда хуже столичных затяжных
дождей и уж точно неприятнее, чем здешние летние дни, когда то
солнце, то дождь поливает, то дует так, что юные барышни едва
вместе с зонтиками не взлетают. Одно время, после гибели Паши, эта
переменчивость здорово его выручала, постоянно напоминая о том, что
жизнь не стоит на месте. Родной Петроград да служба — вот что
помогло в первые дни.