
Дальше ничего особенно интересного не попадалось. От скуки я
вытаскивал случайные холсты и бегло просматривал их. Вдруг на глаза
попался карандашный набросок. Приглядевшись, я узнал себя и
Дур'Нота в разгар нашей битвы. Разобрать, кто есть кто, можно было
только по наличию меча. А уж в странном угловатом существе на
заднем плане ни за что не признал бы нашу колесницу.

В конце концов Чатли взглянул на меня.
– Можешь идти. Этого мне хватит, чтобы дорисовать по памяти.
Я кивнул и, повинуясь внезапному порыву, вытащил с полки
последнюю картину. На ней был изображен единорог с нарисованной
слезой на одежде.
Краем глаза я успел прочесть: "Друг и надежный това…" Не желая
расстраивать художника, я поспешно вернул картину на место, пока он
не заметил, что именно привлекло мое внимание.
Вскоре после того, как юный наследник покинул мастерскую,
художник аккуратно приколол булавкой к эскизу записку. На ней
гласило: "На портрете юный наследник Блек запечатлен в драматичной
позе, его меч словно искрится далекими звездами, будто в самый миг
свершения судьбы. Что до отклонений от оригинала, то позволю себе
напомнить: Я, Чатли де Джепитини, пишу душу, а не бездушные
копии!"

Вопреки расхожему мнению, Чатли вполне мог создавать полотна,
неотличимые от реальности. Но он намеренно избегал этого,
убежденный, что его задача – запечатлеть не внешнюю оболочку, а
внутреннюю суть. Реальность, как он считал, была далека от идеала,
и именно эту неприкрытую правду, с ее шероховатостями и изъянами,
он стремился отразить на своих холстах.
Оглянувшись и убедившись, что никто не смотрит, Чатли поспешно
спрятал один из самых неудачных портретов Аморе. Кобылка и так его
недолюбливала, а уж если бы она увидела это… даже думать не
хотелось.
На обороте картины кривоватым почерком красовалась приписка: "На
этом полотне Ми'Аморе, запечатлена в величественной позе,
призванной символизировать ее двойственную натуру. Светлая сторона
королевы дышит грацией, силой и благородством, тогда как ее
зловещее отражение намекает на скрытые тени, интриги и леденящую
расчетливость."

Уничтожить? Нет, рука не поднималась. Для Чатли каждое его
творение было частицей души, даже такое откровенно провальное.
Вместо этого он аккуратно задвинул портрет за массивный шкаф, в
компанию к другим "неудачам". Там же, за шкафом, пылились и эскизы
той забавной картины с наследниками, несмотря на прямой приказ об
их уничтожении.