Из Балкино пришлось спешно уезжать – тамошний нарком воспылал желанием упечь товарища Файшера в армию. На уверения потенциального бойца, что возраст тому не позволит в должной степени справляться с требованиями Устава, нарком толкнул прочувственную речь о долге каждого гражданина защищать свою родину и, если потребуется, отдать за неё жизнь. На этом месте монолога Файшеру резко поплохело. Недолго думая, он собрал свой нехитрый скарб и на следующее утро, ещё не успело развиднеться, покинул негостеприимные балкинские пенаты.
Начались дни скитаний.
Летом ещё можно было как-то прокормиться, с ночёвкой тоже особых проблем не возникало. Зато осенью приходилось искать лежбище на несколько месяцев вперёд.
Сорок второй год Соломон Файшер встретил под Тулой. До того места война ещё не добралась, хотя гитлеровские войска были уже на подходе, и лунными зимними вечерами, когда воздух был чистый и прозрачный, под горизонтом слышались звуки канонады и сухой треск пулемётных очередей.
Файшер кочевал по деревням и небольшим посёлкам, кое-как перебиваясь найденными крохами продуктов. Но надолго он нигде задержаться не мог: по местному радио истерили по поводу иностранных шпионов, поэтому насельники настороженно относились к каждому появлявшемуся в их населённом пункте незнакомцу, особенно нерусской внешности.
Так проходили дни за днями. Соломон вконец одичал. После того, как в одной из деревень на него спустили собак, он стал сторониться обитаемых мест и принялся промышлять по заброшенным селениям.
Начало смеркаться.
С подветренной стороны потянуло дымом, и Файшер ускорил шаги.
Запах гари с некоторых пор уже стал привычным. Узнавая о скором приходе немцев, жители сжигали свои дома и забивали скот, а кто не соглашался этого делать, тем помогали власти. Совсем недавно вышел указ Верховного главнокомандующего, в соответствии с которым нельзя было оставлять оккупантам никаких материальных ценностей.
Однако Файшер знал на собственном опыте, что даже в дотла сгоревшем доме при известной сноровке можно отыскать годные к употреблению объедки, а в любой деревне по любому осталась какая-нибудь развалюха из хозпостроек, в которой можно пересидеть день-другой.
Эта деревня была похожа на сотню таких же искалеченных войной селений: на месте дорог, тропинок и улиц – девственно белые снежные равнины; поваленные навзничь изгороди; запущенные, поросшие неопрятной высокой травой огороды; остовы сгоревших домов с обугленными квадратами печей, из них нелепо торчат покосившиеся трубы.