— Как там толпа? — спросил Ежов у Рамануджана, своего ближайшего
и вернейшего сподвижника.
— Толпа настроена решительно, гуру, — ответил он, отвесив
глубокий поклон.
Он подобрал его на улице, умирающего от голода и больного,
дрожащего от лихорадки. Он вылечил его, выходил, своими руками поил
его куриным бульоном, а после этого поселил в гостевую комнату
своего особняка.
Ежов очень хорошо разбирается в людях: ему хватило двух
задушевных разговоров, чтобы убедиться в фанатичной преданности
Рамануджана своему духовному наставнику. Он настолько лоялен, что
Николай даже посвятил его в часть своих ближайших планов и дал
возможность вести самостоятельные проповеди. И Рамануджан построил
у себя в голове какое-то искажённое понимание социализма: он
уверен, что уже при социализме удастся построить общество всеобщего
благоденствия и справедливости.
— В прошлые разы было точно так же… — с сомнением произнёс
Ежов.
— Уверяю вас, благословеннейший, — зачастил Рамануджан. — В этот
раз всё будет иначе!
Николаю нужны были бесчинства и беспорядки. Желательно с
массовыми жертвами. Желательно среди индусов.
Для этого он уже в четвёртый раз проводит «спонтанные» митинги
по различным поводам. В этот раз он использовал подвернувшегося
Ганди, который сам напрашивался на публичные дебаты. Только вот
Ежов, до сегодняшнего дня, не был уверен, что сможет
аргументированно развалить линию защиты своего главного оппонента.
Но сегодня с утра ему пришла в голову мысль: «А зачем устраивать
диалог, если можно устроить монолог?»
Ганди пришёл на громкий публичный вызов, наверное, приготовил
очень много аргументов и контраргументов, но успел озвучить лишь
несколько из них, после чего был грубо прерван Ежовым и больше не
смог вставить и слова.
Второй раз Махатма на такое не клюнет, больше публичных дебатов
с ним у Ежова не будет, поэтому Николай очень надеется, что сегодня
прольётся кровь. Желательно литрами.
— Возьми с собой ближних любящих и иди распалять толпу, — велел
Ежов. — Если толпа сама не начнёт, то ты знаешь, что делать.
Сегодня можно.
— Слушаюсь и повинуюсь, гуру… — вновь глубоко поклонился
Рамануджан, после чего поправил сокрытый под халатом пояс с кобурой
и покинул покои.
«Они сразу подумают на меня», — задумался Николай, меря шагами
свои покои. — «Да и Ганди не упустит возможности ткнуть в меня
пальцем и обвинить в том, что это по моей вине на улицы Бомбея
пролилась кровь».