Но Немиров догадывался — Чехословакию собираются уничтожить.
Никого не волнует, что у неё армия насчитывает 1,5 миллиона
человек, что вооружение у этой армии самое передовое, а
промышленная мощь страны позволяет вести полномасштабную войну хоть
следующие несколько лет.
Только вот Бенеш очень не хочет воевать. Он до сих пор убеждён,
что достаточно заручиться поддержкой Великобритании, Франции или,
на худой конец, СССР, а дальше всё как-то само собой
рассосётся.
Когда в Чехословакию вошли советские 6-я и 12-я армии, Бенеш и
вовсе расслабился — в нём окрепла уверенность, что теперь с ним
никто не рискнёт связываться…
— Предлагаю, вне зависимости от тематики этой странной
конференции и её исхода, начинать мобилизацию, — произнёс
Аркадий.
— Эскалация… — вздохнул Калинин.
— … уже произошла, — покачал головой Аркадий. — Последнее, чего
я хочу — встречать войну со спущенными штанами. Нам такого не
простят никогда.
Можно было бы подумать, что полная мобилизация может устрашить
Гитлера и он побоится связываться, но в геополитике это не
работает. Если есть подготовленный план, то это значит, что силы
уже оценены, ресурсы вложены, а войска подготовлены.
В дверь постучали.
— Товарищ генеральный секретарь, Эйтингтон, — сообщил
Ванечкин.
Степан за прошедшие годы вырос до подполковника — формально он
просто секретарь, но фактически — третья рука Немирова, выполняющая
различные поручения, контролирующая некоторые процессы и
представляющая его интересы там, куда он не хочет или не может
приехать.
— Запускай, — разрешил Аркадий.
Наум, судя по напряжённому выражению его лица, принёс какие-то
неприятные вести. Сначала он поприветствовал всех присутствующих,
после чего бегло оценил их состав — важно было, чтобы здесь не
оказалось людей без допуска к гостайне.
— Здесь все допущены, — вздохнул Немиров. — Можешь начинать.
— Получили сведения с Венской конференции, — начал Эйтингтон. —
Великобритания и Франция, согласно этим сведениям, склонны не
препятствовать Германии в разрешении Судетского кризиса любыми
методами.
— М-хм… — хмыкнул Аркадий.
У него в груди возникло знакомое чувство, которое обычно
появлялось непосредственно перед боем. Страх убить и быть убитым
смешивались с застарелой тревогой, организм реагировал на это
ударной дозой норадреналина, гасящей панику и мобилизующей разум и
тело думать и действовать.