ей жизни он не был
христианином. Хотя и воинствующим атеистом не был. К любой религии
относился уважительно, но, в целом, скептически. И уж если здешняя
служба так пробрала даже его… Да, приходилось отдать должное
местным церковникам. Они оказались настоящими мастерами своего
дела.Настенные фрески, скульптурные
изображения Триса и святых, и общий декор собора — всё это вызывало
неподдельное восхищение, особенно на фоне царящей в
окружающем мире дикости и упадка.Похоже, собор Эймса оказался, своего рода островком древней
меданской цивилизации периода расцвета. Островком среди бушующего
моря дикости, нищеты и общего упадка.
Служба, тем временем, кончилось. Хор умолк. Кто-то плакал.
Кто-то тихо смеялся. Кто-то шептал молитвы или просто бессвязно
бормотал. Кто-то, как и Жан, молча стоял, потрясённый.Соборные служки, тем временем, захлопнули
кадильницы крышками, а потом открыли двери главного и бокового
входовв храм. Свежий уличный воздух,
принесённыйсквозняком, за пару
минутразвеял миражи ивернул
происходящемуощущение реальности.
Король, а за ним и остальные, направляемые служками, потянулись к
выходу из храма. На улице наваждение от благовоний окончательно
развеялось.Но осталось в душекакое-торадостное трепетание, смутное ожидание
чуда. Народ, выходя из собора не расходился. Люди толпились тут же,
рядом, на центральной площади Эймса, вокруг большого, только что
зажженного и быстро вспыхнувшего праздничного костра.
Усталый, взмокший от пота епископ, читавший на праздничной
службе основные молитвы, последним выбрался из храма. Он
остановился на высоком, облицованном мрамором крыльце, или, точнее
сказать, террасе, у центрального входа в собор, снял с себя и отдал
служке высокую шапку, украшенную зелёными самоцветами, отдал этому
же служке и свой окованный золотом посох, потом через голову стянул
вышитую серебром и золотом ризу, и отдал её второму служке. Все
молча смотрели, как он развязывает пояс, снимает с себя алый
шелковый халат и отдаёт его третьему служке - совсем ещё мальчишке.
Потом епископ - худой, длиннобородый старичок в одной белой
исподней рубахе, мокрой от пота, воздел руки к небу.
Вся площадь, затаив дыханье, замолкла. Слышался лишь треск
горящего костра, да крики кружащих над соборным куполом птиц. На
стремительно темнеющем небе еле заметными точками блестели первые
звёзды.