Дядя нашему разоблачению ничуть не
расстроился, заявив, что давно пора. Замуж. И вообще, он детей
любит. Я не стала говорить, что кому-то еще давнее пора жениться и
собственных детей заводить, а не выезжать за мой счет.
В остальном все было прекрасно.
Наставники меня неизменно хвалили,
намекая, что еще немного – и я смогу претендовать на место лучшей
ученицы. Я не торопилась к вершине славы, ибо успехи по танцам и
вышиванию меня совершенно не интересовали. Гораздо важнее были их
заверения, что я приближаюсь к следующему уровню и смогу достичь
ци.
В школе же приходилось отбиваться от
любви цветника, которая проявлялась, пожалуй, еще ярче недавней
ненависти.
Приторность мешалась с
заискиванием.
Интерес - с выгодой.
Зависть - с восторгом.
«Сестрица Линь Юэ, не хочешь
печений?»
«Линь Юэ, возьми мою кисть, твоя
слишком толстая».
И никого больше не удивляли мои
успехи в учебе. Подзабылись и приступы с опустошением дара.
«Неудивительно, что у столь
талантливого брата такая талантливая сестра».
Послания от духа я честно передала, и
три счастливицы ходили с видом награжденных императором. Я искренне
надеялась, что кровопийца их за красоту слога избрал, а не за
непристойные намеки.
Остальные не теряли надежды получить
ответ. Несмотря на мои заверения о занятости кузена и его долгом
путешествии, попытки добиться моего расположения не прекращались –
ведь цветник свято верил, что это приблизит их к Хаофэну.
Хуже всего были допросы. Любой
разговор неизменно сворачивал на объект воздыхания. Фанаты жаждали
подробностей жизни звезды: что он любит поесть, что носит, чем
дышит. Приходилось быть крайне осторожной, ибо цветник фиксировал
все, а быть пойманной на лжи… В итоге я завела тетрадь, где
прописала образ выдуманного героя и хорошенько его заучила.
В разговорах я была скупа и
осторожна, списывая все на скрытность и скромность брата. Цветник
понимающе вздыхал и образ Хаофэн уверенно обрастал ореолом
таинственности.
Мои недомолвки додумывались.
Моя недосказанность
досказывалась.
И скоро цветник знал о моем
выдуманном брате больше меня собой.
Я усердно занималась. Подружилась с
каллиграфией. Выучила пару высокопарных и жутко моральных текстов,
от которых духа корежило так, что он предпочитал не посещать меня
во время их чтения.
Дядя щедро расширил зону моей
свободы, разрешая после школы навещать няню хоть каждый день,
гулять с подружками по лавкам и «наслаждаться свободой, пока
красное покрывало не покроет твою голову».