— Я услышал тебя, все сделаю. Ради Анфисы и сделаю, — сказал я,
сложив брови домиком и отыгрывая роль испуганного простачка.
На жесты я сил уже не тратил.
— Вот и правильно. А за то, что кто-то из твоих людей напал на
моих, после продажи земли с тебя еще двести рубликов, — усмехнулся
Иван нарочито спокойно, будто хозяин положения.
А затем развернулся и пошел прочь.
Плевать он хотел на то, что Мартын с переломанной, скорее всего,
челюстью, ибо хруст был отчетливый, что еще один молчаливый бандит
всё ещё, вероятно, лежит с разбитой головой. Иван потенциально
заработал двести рублей. А Понтер, как я думаю, получит разве что
выволочку, что подставился. Может быть, я больше и не увижу лысого
с загнутыми усами а-ля Эркюль Пуаро. Слез лить по этому поводу
точно не стану.
Не дожидаясь, когда бандиты все же уедут, а мужики разойдутся, я
закрыл глаза и, выдохнув, уснул. Но дадут ли мне в этой жизни
поспать?
— Вот, барин, выгнали татей! — будто бы принес благую весть о
победе над несметными полчищами врага, говорил Емельян.
Управляющий снова вошел ко мне в комнату, а за его спиной
толпились мужики. Часть из них смущалась и чувствовала себя явно не
в своей тарелке, но были и те, кто держал нос кверху. Не такие уж и
забитые крепостные у меня. Что? Распустились? Или не все
крестьяне-рабы знали, что они рабы и есть?
— Спасибо, мужики! Я поправлю положение и дам денег. Пока мне
еще своя война за имение предстоит. Но таких гостей более не нужно.
Встречать их велю на подступах да мне докладывать. А уже потом я
буду решать, пускать ли. Как же так, что меня, больного, будят
тати? Как мне за вас стоять и думать о ваших семьях, коли и вы о
мне не попечетесь? — поблагодарив, я отчитывал крестьян.
Можно было более тонко с ними поступить, миндальничать,
использовать словесные кружева. Но не до этого.
— Емельян! Каждому дай что-нибудь из моих запасов. Не водки, а
поесть, семьям на стол, — приказал я.
— Барин, но как же? У вас же и так мало чего, — воспротивился
приказчик.
— Ты чего-то не услышал, Емелька? Люди за меня встали, а я буду
закрома свои сберегать? Дай им, что велено, да мне еды принеси, я
сколько тут валяюсь, окромя бульону, каким Настасья кормила, и не
ел ничего, — привстав и напрягшись, я буквально рычал, а не
говорил.
— Батюшка наш, прямо Петр Никифорович, — зашептались мужики.