Синкопа - страница 2

Шрифт
Интервал

«Когда на шелковую нитку…»

Когда на шелковую нитку
нанизаны созвездья Шнитке,
и отражаются рекой,
звенят аккорды на запястье,
и лето, краткое как «здрасьте»,
и на душе один покой.
Там ты со всеми налегке,
пока не скрипнет кардиограф,
как будто ноты кто-то отнял,
и астра белая в руке…

«Дни мои, ржавые гвозди и строчки…»

Дни мои, ржавые гвозди и строчки,
кильки, обмылки,
брод водосточный
в железнодорожной воде,
далее и везде
расселены по дворам и общагам
в милой суконной дали,
по коридорам,
где приставляли
вместо ответа ножи.
Кружится стая в небесном овале,
выжившие стрижи.
Рыба речная с глазами Марии,
лучше б забыли,
чем наградили,
порознь легче, чем воедино,
думать, дышать, распрямляя спину.
В сирых сугробах, на Яблочный Спас ли, —
был ли ты счастлив?
Утро вернется трамвайным трезвоном,
привкусом
предгрозового озона,
для пересмешника и беглеца
сон не закончится и не прервется,
жажди и жди, ни глотка не найдется,
спички намокли,
цепное ведерце
выдрано кем-то
из горла колодца.

«Стоит ладонью дотронуться лба…»

Стоит ладонью дотронуться лба,
сразу вдали заиграет труба,
словно пора в поднебесье.
Там где еще не наставили мин,
там где ты точно любовью храним,
и ни печали, ни вести.
Дрогнет стакан с недопитым вином,
хочешь, взмахни напоследок крылом
или веслом над водою.
Друга рука из руки ускользнет,
чья-нибудь тень на пороге мелькнет.
что же случилось с тобою?
Холст на подрамнике, рифма в струне,
но по привычке в родной стороне
стаю приветствуют стоя.
Чем дорожил и дрожал, не дыша,
всё, что за жизнь накопила душа, —
на голубом золотое.

Из грузинского блокнота

Цхнети

Нугзару Мгалоблишвили

Один, с лампадой, у мольберта,
и день, и год, и век подряд
кладешь на лед осколки света
и ешь с горчинкой виноград.
Вдали от славы и погони
полуприкаянный приют,
где лозы ластятся к ладоням
и до балкона достают.

Ущелье Марии

Подъем – и ступени глухие
уводят в заброшенный зал.
Сиони в ущелье Марии
мне старый грузин показал.
Алтарь в изголовии храма,
иголки лучей из бойниц,
причудливая панорама
святых из районных больниц.
Суровая серость и сырость,
ушедших веков толкотня.
Последняя божия милость,
последние проблески дня.

Атени

Как пламенеют георгины,
в кривом и узеньком дворе.
И дверь в просветах паутины
распахнута. И на горе
видна дорога до погоста,
куда покойника снесли.
Ореховый, непрочный остров
в раздорах неба и земли.
Там до сих пор земляк чугунный
Следующая страница