Дуг все больше оживлялся. Бенджамин знал, до чего Дугу нравится вот так разговаривать, он даже теперь, двадцать пять лет проработав журналистом, ни от чего так не заводился, как от болтовни о британской политике. Бенджамин не понимал этого воодушевления, но знал, как ему подыграть.
– А я думал, что все ненавидят как раз тори, – прилежно проговорил он, – из-за того скандала с растратами. С требованиями ипотеки на второй дом и всяким подобным…
– Народ обе партии в этом винит. И это хуже всего. Все стали такими циниками. “Да все они хороши…” Вот потому-то оно все время было на грани – до сегодняшнего дня.
– Думаешь, что-то изменится? Просто ошибка. Застали врасплох.
– Нынче многого и не надо. Вот такое все взрывоопасное.
– Значит, самое время для таких, как ты. Столько всего, о чем можно писать.
– Да, но я… оторван от всего этого, понимаешь? От озлобленности этой, от тягот. Не чувствую я их. Я всего лишь зритель. Сижу в этом чертовом… коконе. Живу в доме в Челси, он стоит миллионы. Семья моей жены владеет половиной ближних графств[8]. Я понятия не имею, о чем толкую. И это видно по тому, что я пишу. Еще б не видно было.
– Как у вас с Франческой дела, кстати? – спросил Бенджамин; он когда-то завидовал Дугу из-за его богатой красивой жены, а теперь уже не завидовал никому и ни в чем.
– Вообще-то довольно паршиво, – сказал Дуг, угрюмо вперяясь в пространство. – Последнее время по разным спальням. Классно, что у нас их так много.
– А что дети про это думают? Заметили?
– Что замечает Рэнулф, сказать трудно. Меня-то – уж точно нет. По уши в “Майнкрафте”, некогда с отцом поговорить. А Корри…
Бенджамин не впервые обращал внимание, что Дуг никогда не называет дочь ее полным именем – Кориандр. Дуг это имя (выбор жены) терпеть не мог даже сильнее, чем невезучая двенадцатилетняя носительница имени. И сама она никогда и ни в какую не откликалась ни на что, кроме Корри. Употребление ее полного имени обычно приводило к стеклянному взгляду и молчанию, словно обращались к какому-то незримому постороннему.
– Ну, – продолжил Дуг, – возможно, все еще есть надежда. У меня такое чувство, что она начинает ненавидеть меня, Фран и все, что мы собой олицетворяем, а это было бы прекрасно. Я изо всех сил это поддерживаю. – Подлив себе виски, он добавил: – Пару недель назад я свозил ее на старый Лонгбриджский завод. Рассказал о дедушке и о том, чем он тут занимался. Попробовал объяснить, что такое “цеховой староста”. Сурово это, доложу я тебе, – пытаться втолковать девочке из частной школы в Челси политику профсоюзов 1970-х. И боже ты мой, почти ничего от старого места не осталось.