— Хейль ду, Вестмар — Домагость
приветственно поднял руку. За полтора века совместного проживания
ладожане настолько свыклись и сроднились с варягами, что даже малые
дети здесь могли связать несколько слов на северном языке, а уж в
семействе Домагостя легко объяснялись даже челядины. — Привет тебе!
Порадовал ты нас, мы еще и ждать не начали. Хорошо ли добрался?
— Поздорову ли, Домагаст Витонещич? — в ответ по-словенски
выговорил Вестмар. Он довольно хорошо знал словенскую речь, хотя
некоторые звуки ему не давались. — Рад видеть тебя живым и
довольным. Если я первый, то у тебя есть место? У меня в этот раз
много людей, а еще рабыни. Я надолго задерживаться не хочу, но если
у вас еще холодно по ночам, то нужно найти им место под крышей. Это
все молодые женщины, и мне хотелось бы довезти их живыми и по
возможности здоровыми. Они и так ослаблены, их захватили давно и
уже больше месяца возят по морю: сначала в Хейдабьюр, потом на
Бьёрко.
— А что так — цены не давали? — Домагость окинул взглядом головы
пленниц.
Люди Вестмара тем временем начали понемногу переносить груз с
кораблей на берег, челядины Домагостя покатили бочонки по мосткам к
клети.
— В Хейдабьюре, говорят, с прошлого лета очень низкие цены на
рабов, их из Бретланда привозили очень много. Иггвальд конунг не
стал продавать их там и привез на Бьёрко, а там боги послали ему
меня. Мы сторговались очень выгодно: полмарки за каждую сейчас и
еще полмарки — когда продам и вернусь. Я не мог упустить такой
удобный случай. Но теперь мне придется везти их на
Олкогу[2]. Хорошо еще, уговорил Фасти
Лысого и Хольма Фрисландского поехать со мной. Иначе у меня не
хватило бы людей для такой поездки. А что тут у вас? Как ваши
соседи? Твой родич с озера Ильмерь[3] еще
не провозгласил себя конунгом?
— Да кто ж ему даст?
Следом за Вестмаром с корабля спустились два парня, на вид лет
шестнадцати-семнадцати, и остановились за спиной варяга — оба в
простой некрашеной одежде, один в вязаной шапочке, другой в
войлочной. Лица их с едва пробившимся юношеским пушком выражали
скрытое недоумение и надменную замкнутость — как у простачков с
хутора, впервые оказавшихся среди множества незнакомых людей и
боящихся ударить лицом в грязь.
— Да это никак твои сыновья? — с улыбкой заметил Домагость,
окинув юнцов любопытным взглядом.