прислугу, будто не сновали вокруг ни горничные, ни камердинер, будто обеденный стол накрывался сам собой, и одежда и сапоги надевались чудесным образом сами, а кушанья доставались лакеями из воздуха…
Аннет на удивлённые взгляды Ирис лишь сверкнула белозубой улыбкой.
– Удивлена?
Та замялась.
– Н-не совсем… Думала, маркизы умеют только вышивать, шелками да жемчугом.
– Ну, не такая уж я и маркиза…
Изящным движением Аннет провела ноготком по шву, выравнивая натяжение нити, и подмигнула ошеломлённой девушке.
– В общем-то, совсем не маркиза. Титул достался мне случайно, от мужа, как и фамилия. Но не думай, я не какая-нибудь преступница в бегах, или шпионка… Просто мне надо было защитить сына. Одинокой женщине с малышом нелегко в этом мире, особенно, если хочется дать ребёнку всё самое лучшее. Пришлось…
Улыбка сошла с её личика.
– Послушай, Ирис…
Опустила шитьё на колени.
– Огюст сказал: тебе можно довериться. Ты надёжна, как скала. Я ему верю… и потому – верю тебе. Но захочешь ли ты взять на себя такую обузу, как чужая правда и чужие заботы? Одно твоё слово – и я замолчу. Просто скроюсь в закоулках Марселя и больше о тебе не вспомню.
– Погоди: как это – скроешься?
Ирис сморгнула. Сердито затрясла головой.
– Нет, так не годится. Мы преломили с тобой хлеб, мы спали под одним кровом, а сейчас делим одежду. Август сказал, что беда угрожает и тебе, и сыну. Да как же я тебя брошу? Аллах не зря сводит людей: наверное, мы нужны друг другу. Нет, Аннет, даже не думай пропадать. Что мне с того, что ты не маркиза? Я сама ещё три года назад была рабыней и султанским «подарком», а сейчас – меня называют почтенной вдовой и кланяются с уважением; хотя я всё та же, просто лежит на мне тень высокоучёного мужа, великого мудреца и учителя. Расскажи о себе всё, что сочтёшь нужным, и я помогу, чем сумею.
Губы Аннет задрожали. Сдержав рыдание, она подалась было к Ирис – и замерла в нерешительности. Та сама порывисто обняла её. Отстранилась. И обе засмеялись, обнаружив, что инстинктивно отставили вбок руки с зажатыми иглами, дабы не уколоть друг друга.
Няня Мэгги, худо-бедно понимавшая франкскую речь, опасливо покосилась на маркизу, но промолчала. И постаралась тихонько отодвинуться со своей работой подальше, чтобы не мешать душевной беседе, держа, впрочем, ушки на макушке. Будь они в Серале, она бы уже запричитала: «Ирис, детка, не слушай эту женщину! Не доведёт она тебя до добра!» Но сейчас – не торопилась осуждать. Жизнь в доме Аслан-бея сказалась на ней удивительным образом: даже видя великого человека нечасто, слушая его речи краем уха, она впитала немало мудростей и рассуждений, а избыток свободного времени позволял ей обдумывать, делать выводы. Да и от окружающих – стареньких служанок, садовника, сторожа и даже повара нередко можно было услышать: «А вот наш эфенди говорит в таких случаях…»