Многие мертвецы как будто спят, дожидаясь пробуждения, но тела их не дышат, не дрожат веки, глаза, устремленные в небо, безжизненны и пусты. И только я могу нарушить их вечный покой – щупая пульс, оттаскивая впившегося острыми зубами в шею гниющий труп.
И каменные крылатые статуи, не то людей в зверином обличии, не то животных, похожих на людей – с кристаллами драгоценных камней вместо глаз. Кому понадобились статуи посреди сражения? Каменные изваяния смотрятся здесь нелепо и неуместно, будто их сбросили с неба. Некоторые расколоты. Мне приходит на ум, что мертвецы пытались украсть эти статуи, воров настигли – и завязалась кровавая битва.
Да, я уже была здесь, сотни раз бродила, исследуя местность, углубляясь все дальше от того камня, возле которого обнаруживаю себя снова и снова. Я могу бродить здесь часами, как будто попадаю в какую-то ловушку.
Уф, я во сне! Сразу становиться легче, я начинаю успокаиваться. Паника, заполнившая душу, отступает.
Этот сон снится мне, сколько я себя помню. Кто-то летает, кто-то падает, а мне снится ночь с мертвецами и страшное побоище, в котором нет ни выживших, ни победителей – все они достались царству мрачной и бесконечной Ночи, как будто сама Смерть решила до скончания времен увековечить бесславный конец воюющих.
В детстве, когда я оказывалась здесь, меня охватывал животный ужас. Я боялась заснуть, молилась, чтобы Бог не наказывал меня этим сном. Повзрослев, научилась понимать, что я во сне, и отчаянно пыталась проснуться. Потом долго тренировалась запоминать детали прежних попаданий, заранее планировала действия, училась исполнять задуманное.
Сейчас меня тянет сюда. Засыпая, я загадываю оказаться здесь, словно что-то связывает меня с этим местом.
Я хочу разгадать, зачем я здесь.
Иногда мне кажется, что я должна непременно попасть в замок, как будто кто-то ждет меня там. И много раз подходила к полуразрушенному мосту над водопадом, но каждый раз натыкалась на невидимый барьер и просыпалась. И снова верила, что сон – это только подсказка, и где-то есть тот, кому я нужна, искала и ждала, всматривалась в лица.
Это место – как матрица моей жизни, такой же закрытой, пугающей, проклятой. Да, проклятой. Только перед смертью мать созналась, что я ей не родная. Первенца она носила, когда ей было тридцать два, и по каким-то причинам ребенок родился мертвым. Умер еще в утробе. Это подкосило ее. И когда пришла женщина, чужая, сильно отличавшаяся от местных, со звериным уродливым лицом, предложив ей сделку, она согласилась. Она берет меня вместо мертворожденного, а та женщина сделает так, чтобы она никогда ни в чем не нуждалась. На тот момент мать была уверена, что других детей у нее не будет.