— …то всё, что тебе грозит — сравнительно небольшой штраф в
таврах. На твою беду, у меня очень плохое настроение и очень
солидный внутренний счёт.
Какое счастье, что по дороге обратно в общежитие я не встретил
никого из знакомых. Впрочем, даже незнакомцы с удивлением и
жалостью оборачивались на меня — и неудивительно. Весь грязный,
мокрый, с наливающимися синяками по всему телу и физиономии, с
разбитым носом и как-то неприятно побаливающей голенью, я ковылял к
себе в комнату, стиснув зубы от обиды и гнева.
Вот уж действительно. Спесь с меня сбили. Качественно сбили,
надёжно.
Конечно, после того, как повалялся в луже, я немедленно вскочил
и попытался дать сдачи… только вот моему противнику было абсолютно
наплевать на мои потуги. От всех ударов он уворачивался с нарочитой
ленцой, а один даже демонстративно пропустил, приняв на пресс — и
мне показалось, будто я ударил по накачанной автомобильной
покрышке. Зато в ответ на меня сыпался град молниеносных ударов —
при всём желании я уворачивался хорошо если от трети, да и то в
основном на животной интуиции и существенном опыте. Горче всего
было от понимания, что это даже не его максимум: противник явно
чётко выверял каждый удар, чтобы, не дай боже, не нанести мне
никаких травм. Не из-за сочувствия ко мне, исключительно из
меркантильных соображений. Лишний штраф ему платить не хотелось.
Мразь.
— Марк?! Что…
Я выругался сквозь зубы: почти сумел проскочить. Умудрился
напороться на лестнице на, как всегда, бледного и уставшего
Генриха. Бросил ему на ходу:
— Потом расскажу.
Ускорившись, буквально влетел в свою комнату и захлопнул дверь.
С отвращением осмотрел себя и начал раздеваться, скидывая вещи
прямо на пол, в одну грязную груду. Потом всё постираю, лекция по
ботанике через полчаса, а мне ещё помыться надо успеть. Выскочив в
блок в одном нижнем белье, я рассчитывал, что все уже разбрелись
отсюда кто куда, но… тут же наткнулся на ошарашенное лицо шведки
Катрин, выглянувшей из своей комнаты. От неожиданности и очевидной
неловкости я выругался уже во весь голос, отчего та пискнула что-то
невразумительное и скрылась за дверью.
— Твою же мать… — пробежав в душевую, я на мгновение задержался
возле умывальников, бросив взгляд на себя в зеркало. —
Красавец…
Нос опух до состояния картошки, живописные потёки грязи после
того, как меня несколько раз поваляли в луже, таинственно
прикрывали чёрной вуалью синяки и ссадины. Кровавая юшка из носа
разукрашивала щеки, смешивалась с грязью и спускалась из носа до
самой шеи художественными разводами.