И вошла Кири.
Ее мама.
А следом за ними – моя мама.
Все трое подошли к моей кровати, медленно, как будто опасаясь причинить мне боль.
– Смотри, кто пришел тебя навестить… – сказала мама. Кири протянула мне руку, даже не глядя на меня, не
произнося ни слова. Ее мама начала разговор с обычных вопросов, которые задают больному или, как в моем случае, пережившему несчастный случай.
Кири продолжала стоять, рассматривая капельницу, потом кровать, потом пол… Мне кажется, она смотрела куда угодно, только не на меня.
Когда дежурные фразы иссякли и все погрузились в молчание, моя мама попыталась исправить эту странную ситуацию.
– Может, выйдем попить кофе? – спросила она. Мама Кири, видя, что дочь продолжает молчать, на
какую-то долю секунды заколебалась. Но они посмотрели друг на друга и на этом молчаливом языке, понятном только матерям и дочерям, договорились, что одной из них стоит принять приглашение.
– Да, конечно, пойдем что-нибудь выпьем. Это далеко?
– Нет, прямо здесь, на этаже, – ответила моя мама.
– Хорошо, тогда мы скоро вернемся, ладно?
– Ладно, – ответила Кири.
– Ладно, – ответил я.
И мы остались вдвоем, как делали это много раз, но только сегодня все было по-другому, потому что мы впервые не знали, что сказать.
Я не мог оторвать взгляда от ее браслетов, которые были неподвижны, как никогда.
Она смотрела в пол.
Мы молчали так какое-то время, долго, очень долго… пока она вдруг не задала этот странный вопрос.
– А я? – прошептала она так тихо, что я ее едва расслышал.
«А я?» Что это вообще за вопрос? Как на него надо ответить?
После этого «А я?» я стал замечать, что что-то происходит. Кулаки ее вдруг сжались с такой силой, будто она хотела переломать себе все пальцы, затем сжались зубы, и мне показалось, что она прокусит сейчас свой рот… а потом все ее тело затряслось.
Сначала кулаки, потом руки со всеми браслетами, затем грудь, а вслед за ней все тело.
Она подняла голову и впервые посмотрела на меня глазами, полными слез.