Легко было войти в образ золотой рукояти скифского меча – это была одна из любимейших моих вещиц, почтеннейшего возраста в две с половиной тысячи лет! Ее бронзовое, мощное когда-то лезвие почти истлело, а сама она сохранилась лишь благодаря высокому качеству благородного металла, из которого была сделана греками для одного из скифских правителей. Эта рукоять повидала всякого на своем веку: она были предметом глубочайшего, почти религиозного восхищения, и одновременно источником страха перед неотвратимой смертью. Сколько безвинных душ покинуло свои тела по ее прихоти? А скольких злодеев она остановила, не дав им совершить их злодеяния? Ее решения никем и никогда не оспаривались, но пришло время, и она во всем блеске своего великолепия последовала в многовековое заточение вслед за своим хозяином. Лежа во тьме его усыпальницы, окруженная червями, пауками и всей той дрянью, которая не может не обитать в человеческой могиле, она могла и, наверное, должна была многое понять в устройстве мира людей, обдумывая и переосмысливая загадочную суть своего земного существования. Становясь на несколько минут этим предметом, наделяя его способностью помнить и размышлять, я иногда натыкался на совершенно новые, неожиданные и оригинальные для себя мысли, как будто дух древней вещи действительно вкладывал слова в мою голову.
Из-за привязанности к моим безмолвным друзьям и собеседникам я заслужил у близких репутацию не вполне нормального человека. Моей жене, детям и прочим родственникам было совершенно непонятно, почему вместо яхты, на которой мы могли бы отдыхать всей семьей, я купил мутное бронзовое зеркало и какую-то старую лохань, пусть даже сделанную из золота. Как мне было объяснить им, что много лет назад одна из самых прекрасных и влиятельных женщин своего времени держала эти предметы в спальне – в недоступном ни для кого чертоге, где ее женское сердце, сжатое правилами, приличиями и условностями царского двора, металось между любовью и страхом, вожделением и политикой! Моя душа замирала от нежнейшего обожания, и я испытывал фетишистское наслаждение, представляя, какие секреты могла поверять дочь великого правителя этому начищенному тогда до блеска бронзовому диску. Что могло видеть лежащее передо мною зеркало в те утренние и вечерние часы, когда безмолвные рабыни омывали ее тело от обычной человеческой грязи, набирая воду из той самой золотой чаши, которая сейчас в виде измятой лохани покоится в витрине моего домашнего музея? Этим вещицам было что рассказать! Или я сам все придумывал, как считают многие? Не стану спорить. Я готов уступить любому мнению.