– Не помню. Зимой. В феврале, кажется.
– Значит просто не увидала. В феврале ей, знаешь, как трудно было? Муж в Москве, свекровь в больнице, а тут в один день и свёкор умер и Владя.
– А Владя тут причём?
– Ну… он любовником её был.
– Владя?!. А муж?!
– Так это ещё до мужа… Первым.
Тогда сестра моя молодостью была богаче, чем моя дочь сейчас.
В одну и ту же реку нельзя войти…
Чепуха. Всё наоборот. Из реки этой выходить нельзя.
Потом я провожаю дочь к ней домой и одолживаюсь их велосипедом, чтоб утром довезти свой багаж от родительского дома до их дворика, откуда до ЖД вокзала рукой подать.
Вернувшись, я застаю ещё два велосипеда приткнутые у калитки дома родителей.
Мой брат и ещё один давний друг пришли попрощаться.
Друг всё порывался сгонять за самогонкой, но обошлись просто долгим разговором на троих, к которому присоединился мой отец.
Тематика, почему-то, была всё больше военной.
Брат вспоминал два года крутой службы на пусковых площадках Байканура.
Друг про то, как один раз на учениях он уполз с поста, лакомясь ягодами стелющейся ежевики.
Так и переползал от кусточка к кусточку, пока не уткнулся в чёрные офицерские сапоги стоящего над ним командира роты.
Отец мой подпустил морской романтики.
Как он получил увольнение на берег, но загулялся и опоздал к последнему катеру.
А утром их минный тральщик уходил в поход – расчищать Чёрное море от наставленных там немецких и советских мин.
И вот, чтоб не оказаться в дезертирах, он на рассвете привязал ремнём одежду к голове и поплыл вольным стилем к своему стоящему на рейде кораблю.
Но капитан его приметил и приказал убрать штормтрап, да чтоб на палубе никто не торчал.
Так что отцу пришлось ещё несколько раз обплыть вокруг тральщика, осторожно выкрикивая имена товарищей.
Потом ему сбросили верёвку и – когда он вскарабкался – вся команда стояла навытяжку, вместе с капитаном, как будто для встречи адмирала флота.
А у адмирала штаны и ботинки – на голове…
Потом на крыльцо вышла мать и прекратила собрание, сказав, что завтра мне рано подыматься.
Мы втроём вышли в густую и тихую украинскую ночь на неосвещённой окраинной улочке, под яркую россыпь звёзд, влажно помигивающих в чернильной темени неба в просветах между садовой листвой поверх дощатых заборов.
Друг стиснул мне руку, ещё раз сказал: "Не верю!" и – укатил в темноту, тревожа мирную дрёму собак на три переулка в округе лихими казацкими гиками вперемешку с обрывками рок-н-рольных припевов.