— То есть палач? — уточнил я.
Олег Евгеньевич усмехнулся, чуть прикрыв глаза. Было видно, что
мой вопрос слегка его развеселил.
— Палач — это тот детина, с которым ты хотел тут в кошки-мышки
поиграть, — ответил он, не соблюдая ни единой формальности. — Смею
заметить, что если бы он ухватил тебя за шею, то, скорее всего,
свернул бы, не думая.
— То, что он думать не любит я уже понял.
Олег Евгеньевич снова хмыкнул, а губы тронула тонкая и едкая
улыбка.
— Будешь говорить почему закон старый нарушаешь или нет?
— Что конкретно я нарушил? — спросил я. Да, я знал, что все, что
связано с наукой, прогрессорством и развитием тут под запретом, но
хотелось бы понять конкретнее. Почему-то среди местных жителей
никто точно не мог мне ответить.
Олег Евгеньевич вздохнул.
— Ты правда хочешь, чтобы я тебе это сказал или
придуриваешься?
— Действительно хочу знать.
— Согласно Императорскому Слову от две тысячи четыреста
девяносто пятого года июля месяца, двенадцатого числа — все научные
разработки прекращаются и встают под запрет. Всякий, кто будет
продолжать идти вопреки Указу — должен быть незамедлительно казнен
без суда и следствия.
Ну, приплыли. То есть покойный император просто так запретил
все, что касалось технологического и развития в общем, чтобы… что?
И… две тысячи четыреста девяносто пятого года… это что, с момента,
как я уснул прошло более четыреста семидесяти лет?!
Вопрос хороший, нужно будет изучить, но сейчас есть более
насущные проблемы.
— Так, — сказал я. — А я тут причем?
— Есть свидетели. Множество. Что ты собирал какие-то механизмы в
заднем помещении кузницы.
Я открыл было рот, чтобы возразить, что мало ли что там за
механизмы в кузнице могут быть. Чай для простого народа стараюсь,
однако Олег Евгеньевич поднял палец, не дав мне сказать ни
слова.
— Я бы рад был закрыть на эти слухи глаза, потому что народ у
нас… темный, дремучий. Им кузнечные меха покажи, так все — темное
колдунство. А про царский самовар я вообще молчу. Но есть одно
маленькое «но».
Я поднял бровь в немом вопросе. Внутри себя я догадывался о чем
могла идти речь и даже признавал, что был не прав, но виду не
подавал.
— Маленькие механические заводные волчки, которые ты подарил
бедным детям недалеко от храма. Признаю, действительно
увлекательные штуковины, особенно в наше время. Сам-то я не застал
тех времен, когда кареты по небу летали, а ты, думаю, о них и не
слышал даже.