Воспоминания о том, как она отдавалась одновременно двум мужчинам, бросили ее в жар. Меж ног стало предательски мокро, легкие покалывания распухшей вульвы сводили с ума.
«Интересно, какой у него член?» – греховные мысли снова не давали покоя.
– Хорошо, налейте немного.
Темный напиток тяжело булькнул о дно пузатой рюмки, запахло дубовой корой и травами.
– Я хочу выпить за вас, Глафира Сергеевна. Я безумно рад, что вы оказались в моем доме.
Они выпили. Она поморщилась.
– Съешьте ломтик лимона.
Она послушалась его и тут же скривилась от кислоты.
– Я просто работаю у вас…
– Конечно-конечно. Но вы знаете, иногда мне кажется, что я знаю вас очень давно, будто мы знакомы с вами всю жизнь.
– Пойдемте дальше, перебирать ваши книги.
– Успеем. У нас довольно времени. Можно, я почитаю вам стихи?
– Читайте, – улыбнулась она.
– Я хочу прочитать вам одно из недавних стихотворений поэта Тютчева.
О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
Полнеба обхватила тень,
Лишь там, на западе, бродит сиянье, —
Помедли, помедли, вечерний день,
Продлись, продлись, очарованье.
Пускай скудеет в жилах кровь,
Но в сердце не скудеет нежность…
О ты, последняя любовь!
Ты и блаженство и безнадежность.
Глашу взволновало и само стихотворение и то, как Горелов его читал.
Прочитав, он немного разволновался и покраснел, карие, чуть выпуклые глаза его увлажнились. В эти минуты он казался особенно красивым. И так же, как у Махнева, ворот его белоснежной, модной сорочки был расстегнут, обнажая начало темных волос на груди.
– Глафира Сергеевна, вы молоды, а я в летах.
– Помилуйте, какие ваши лета?
– Мне уже сорок. Потому я и прочел стихи о последней любви. Вероятно, она у меня и есть последняя.
– Вам рано говорить подобное, – улыбнулась она. – Но стихи очень красивые. Спасибо.
Он снова налил ей коньяку.
– Выпейте еще немного.
– Тогда давайте за вас.
Они снова выпили.
– Поздно. Я пойду, – поднялась Глаша.
– Неужели вы оставите меня? После моего признания?
– О чем вы?
– Я люблю вас, Глафира Сергеевна. Полюбил с самой первой минуты.
– Не надо, Александр Петрович. Мне не положено, я ведь только ваша горничная. Я пойду домой.
Но он уже не слушал ее. Он метнулся к креслу и бухнулся на пол. Его руки обхватили ее бедра, а голова уткнулась ей в колени. Она снова попыталась встать, но он удержал ее, и сев на подлокотник, притянул к себе. Его рука решительно взяла ее за голову, а зубы нежно прикусили нижнюю губу, пахшую коньяком. Она внутренне ахнула, а он снова жадно приник к ней поцелуем. Левая рука оказалась под ее коленями, он сгреб ее в охапку и легко поднял из кресла. Глаша пыталась мотать головой и слабо сопротивляться. Но он не дал ей, ни малейшего шанса.