– Может и так, – сдержанно уронил дьяк, – такие дела наш государь не бросает и не забывает.
– А мы? Али не доверяет нам более великий князь? – сдавленно спросил Беклемишев.
– Может и доверяет, да токмо, наша служба ему видать более без надобности, не нами начато, не мы и закончим.
– Стало быть, не греки при нас, а мы при их деле были? – вскипел Берсень.
– Так уж, получается…, – неохотно ответил Гусев, продолжая идти к воротам.
– Как же это?
– Нешто сам не разумеешь? – оглянувшись по сторонам, с горькой усмешкой бросил дьяк. – Крамольные дела, они тё-ёмные, откуда и куда тянуться нити заговора враз не разберёшь. Нас потому к этому делу приставили, что князья, бояре и попы московские родством и делами издревле меж собой, да со многими литвинами накрепко связаны. Ветви родов-дубов сплелись и срослись-сроднились. Кто за кого стоит и супротив кого древнюю вражду питает с наскока не разобрать. В такой чаще, не то, что иноземец…, писчий дьяк из разрядного приказа голову сломит.
– Это, что ж… Мы для Ласкарёвых, навроде гончих на охоте, след унюхали, а дальше – дело хозяйское?
– Добрая гончая издалека чует зверя, но не видит его, от того и петляет, а сокол с высоты полёта зверя зрит. А коли соединить их? Вот то-то и оно. Наш Иван Васильевич премудр, паче всего в людях разбирается, знает какого человека к какому делу пристроить.
– А что же, теперь? Пробрались через дебри, учуяли зверя и, ненадобны мы?
– Стало быть – так….
– Ну, нет! Не по мне это. Такое дело не след на полпути бросать. Теперича, я ещё пуще сведать желаю, как оно так всё сплелось, и почему государь оставил это дело грекам?
– Что же ты государева слова ослушаешься? Своеволишь?
– Да рази я для своевольства, а не за ради государя? Нет, батюшка мне сызмальства говаривал: «все дела до конца доводить надобно», – так я и приучен.
– Да уж знаю я твоего батюшку, – улыбнулся Гусев, – не раз посольские дела вместе правили, только он не так горяч.
– Эх, Володимир Елизарович, всё бы тебе: по посольскому, да по писанному, а в этом деле вишь как ….
– Как? – удивлённо поднял брови дьяк.
– Тот делу рад, кто сам хват.
Гусев покачал головой и усмехнулся в бороду, что ещё сильнее распалило Беклемишева:
– А вот ты сам столько трудов положил и неужели не обидно тебе?
– Обидно? Пожалуй, что нет. Сыскное дело оно непредсказуемое, а потому не по мне. Да и на кого обижаться то? На государя? – дьяк пожал плечами.