– Хозяин, это я. Хозяин…, – позвал Тишак. Никто не ответил.
– А-ну…, – Ласкарёв сам подошёл к двери и решительно дёрнул за дверную скобу. Дверь, с лёгким скрипом сразу открылась. – Не заперто.
– Эй, Епифаний…, – крикнул в тёмное нутро избы Дмитрий, и, не дожидаясь ответа, сразу шагнул внутрь. Следом за ним зашли Тишак и Неух. Последним, задевая могучими плечами дверные косяки, протиснулся зеленоглазый дружинник Устин.
Сделав несколько шагов, Дмитрий поморщился: пара раздерганных в клочья овечьих шкур и какое-то тряпьё накрывали горку, из которой торчали новые желтые сапоги. Рядом, на полу лежало новое седло и пара распоротых перемётных сум, из которых высыпался обычный дорожный скарб и несколько полновесных, новых монет московской чеканки.
Зеленоглазый воин шагнул вперёд и рывком поднял овчины. Под ними, широко раскинув руки и запрокинув голову, лежал Епишка с перерезанным горлом.
Преодолевая отвращение, Дмитрий подступил ближе. Одежда убитого спереди вся была залита кровью, которая в полумраке избёнки казалась чёрной. Кривой нож с широким лезвием, был крепко зажат в левой руке мертвеца. На пальце блеснул серебряный перстень с мутным камнем. Задержав дыхание, Дмитрий молча наклонился над телом и, коротко выдохнув, отпрянул назад: у Епишки было не только перерезано горло, но и крестообразно рассечены веки, обнажая вместо глаз – запекшиеся кровью провалы. «Сделать такое можно было только чем-то очень острым» – отметил про себя Ласкарёв.
– С кем же ты бился, Епишка? – пробормотал он вслух.
Заметив на поясе мёртвого острожного головы тяжелый кожаный мешочек, Дмитрий достал нож и срезал его. Внутри оказалось ещё с дюжину серебряных монет разного веса. Забрав все деньги, Ласкарёв поспешил оставить мрачное место. За дверью он шумно выдохнул и оглядел своих спутников.
– Та-а-к, чую, что не всё нам хозяин порассказал, о том, как встретил нонче раба божьего Епифания, – процедил сквозь зубы Дмитрий и пристально посмотрел на Неуха.
– Э, нет…. Нет, нет, нет…, господине не смотри на меня так. Я этих дел не ведаю и ничего об этом слышать не хочу, – поднял руки, как будто защищаясь от удара кабачник. Скосив глаза вбок, он неожиданно шарахнулся в сторону от шагнувшего к нему Устина и быстро затараторил: – господине, правду реку, о сем ничего не ведал, одно только наверняка – сие сотворили не обитатели моего двора. Глянь: и серебро тут, и вот конь привязан, и сбруя его рядом. Разве утерпели бы они, знай, что тут такое богатство?