Игнатов на последних словах начал тихо начитывать ей в унисон:
– …яко явися ти, иже зрит лице Отца нашего Небеснаго. Радуйся, не прогневльшая хранителя ничимже суетным и греховным. Радуйся, сего ради радостныя вести удостоенная. Радуйся, Евфросиние, невесто Христова всечестная!
Инесса вновь подняла на Игнатова заплаканные глаза, в которых читалось искреннее изумление.
– Побратаемся? – полуутвердительно спросил он.
Она медленно поднялась со стула и подошла вплотную к Игнатову. Они трижды расцеловались в щеки. После паузы он взял вдову за плечи и вкрадчиво спросил:
– Вы готовы поклясться всем святым, что Ваш муж был всецело христианином?
Инесса потупила взор и присела.
– Толя… да, почти… он только… были у вопросы. Чисто теологические. Но важные с толиной точки зрения.
– И какие же вопросы у него были к православному вероучению? – спросил Игнатов с нотками предосуждения.
– Ну, вот этот момент, например, насчет двух природ в Иисусе Христе… Теория диофизитства представлялось ему немного надуманной…
– У него были какие-то восточные корни? Из тех народов, которые монофизиты, а не диофизиты? Армянские, например?
– Нет-нет, дело тут отнюдь не в корешках, а как раз таки в вершках, – она дважды указала пальцем на висок. – Толя совершенно естественным образом пришел к осознанию, что догмат о двух природах Иисуса нелогичен…
– Но как же быть с формулой Халкидонского Собора? Человеческое и божественное во Христе нераздельны и неслиянны. Что же тут неверно, на его взгляд?
– Толя был логиком во всём. Он считал, что раз две сущности Христа суть едины, то также они должны быть и противоположны. Как бы диалектически, я… не очень в этом разбираюсь, я по профессии акушерка…
Возникла пауза. Затем Инесса продолжила:
– Так вот божественная и человеческая природа… они не могут быть равноценны, равносильны, потому один… как бы…
– Один фюзис должен доминировать над другим?
– Да, именно. Он так полагал. Ведь иначе получается не столько органическое единство, сколько конфликт! Сын Божий суть Спаситель, а не кентавр или оборотень, знаете ли…
– Нетождество между природами Иисуса никогда и не отрицалось в греко-латинской ортодоксии. По божеству Иисус единосущен Отцу, а по человечеству – людям. Нет и не может быть тут ни единства, ни конфликта. Разве вопль отчаяния в Гефсиманском саду не является свидетельством человеческого в природе Христа? Он дал слабину как человек, отчаялся перед лицом будущих мук – собственных, и учеников его, и матери своей, и братьев, и сестер от матери своей. Тут перед нами человеческая трагедия, не так ли?