Внутри кольнуло. И не просто царапнуло, а болюче ввинтилось под кожу. У него не было никакого права называть меня нищебродкой. Это ж каким надо быть моральным уродом, чтобы ставить мне в вину то, что, пока он ежедневно спускал отцовские деньги, я пахала, как проклятая, только бы оплатить счета из больницы и перебиться полуфабрикатами.
— Тогда я в безопасности, — натянула хлипенькую улыбку, грозившую порвать щеки. — Ты же на кости не бросишься. Или мне тебя мужиком не считать?
Голубые глаза вспыхнули и тут же потемнели. Спокойствие никуда не делось, оно просто треснуло, вылившись в желваках и сдвинутых бровях. Оставалось только уйти, но я побаивалась, что придурок отпустит лишь со звонком. Потому стояла и смотрела в ответ, как овечка, слепо разглядывающая проблески совести у зарвавшегося волка.
— Любуешься? — ловко сдвинул тему.
Воздав молитвы природной бледности, я и глазом не моргнула.
— Я и получше парней видела.
— Ага. И где же? В библиотеке? В книжке? В телике?
Мне нечего было сказать. Я и правда вживую никогда не общалась с такими типами. И слава богу.
Всучив студенту деньги и попытавшись отойти, я тут же была остановлена. Грубая ладонь надавила на плечи, вторая опустилась на талию. Дыхание мазнуло по скулам, зубы обнажились в улыбке. Той самой. Ненастоящей.
— Да не рыпайся ты. Считай, я благотворительностью занялся. Ты же, небось, ни разу парня не касалась. Кто ж на такую посмотрит.
Замерев от жуткой наглости и мгновенно придя в себя от медленного поглаживания возле шеи, я взбрыкнула. Рукой уперлась в напряженный пресс и прошипела сквозь зубы.
— Отпусти. Я уже не раз говорила, что мне нет до тебя дела.
— А иначе что?
Это стало щелчком. Той самой чертой, после которой человека не сдерживали никакие рамки. Я не думала наперед и наверняка глубоко внутри себя понимала, что лучше остановиться. Обычная провокация, ничего бы Булатов не сделал. Вряд ли ему самому хотелось меня касаться, уж скорее он просто целенаправленно злил.
У него получалось. Терпение лопнуло.
Руки были свободны, поэтому я без труда достала из сумки перцовый баллончик и прицелилась. Никогда еще не испытывала его ни на ком, оттого и не представляла, насколько едким вмиг станет воздух.
Щелк, и тиски исчезли.
Я закашлялась, дернулась к лицу, чтобы смахнуть слезы, текущие по щекам из покрасневших глаз. Боль была адской — все же мы стояли слишком близко, меня тоже задело. На Булатова вообще было грустно смотреть.