– Ты просто давно его не видела. Он сильно вырос. Ему уже шестнадцать. А все такой же – милый хулиган. Меня часто вызывают в школу за драки и плохие оценки, но он такой обаятельный, что ему все прощается. Знаешь, мне кажется, ему очень нравится соседская девочка. Её зовут Алла.
– Ольга, Ольга, – во втором голосе прозвучало отчаяние на грани возможного. – Опомнись…
Раздались торопливые шаги, и в коридор, где Никита безмолвно подпирал затылком доисторический, но мягкий пеноплен, пытаясь понять, о чём вообще говорит мама, выскочила сухонькая старушка. Она вскрикнула от неожиданности, когда увидела его, и схватилась руками за голову. Волосы у неё были изумительно красивые, абсолютно белоснежные, густые и немного волнистые. Никита никогда ещё не видел столь красивой седины.
–Данила?! – в ужасе выкрикнула она, – или…. Никита?
Кит сделал шаг к ней, потому что побоялся, что она вот-вот упадёт.
– Прости, Никита, – уже совсем мягко сказала старушка. – Мы не знакомы с тобой. Я…
Что-то внутри мальчика рванулось навстречу незнакомке, и он, совершенно не ожидая от себя, произнёс:
– Баба Клава!
Затем он почему-то залился не своим – счастливым, и даже каким-то по-детски озорным смехом, и продекламировал:
– «Едем-едем на лошадке по Дороге гладкой, в гости нас звала принцесса кушать пудинг сладкий»?
Одна часть его в панике сползала в полуобморочном состоянии по стене в прихожей, другая при полном счастье рванулась навстречу незнакомой женщине, приговаривая какой-то дурацкий стишок.
– Боже мой! – она отшатнулась от него. – Боже мой! Что ты наделала, Ольга…
Хотя мама все равно её не слышала, продолжая жить какой-то своей жизнью, кухонной и отдельной от всех.
Бабушка оказалась довольно шустрой, а может, от ужаса, который выступил катализатором всех её внутренних сил, но она проскочила мимо Никиты и рванула вниз по лестнице с такой скоростью, что он догнал её только на улице.
– Подождите, – попытался схватить её за острый локоть, как можно мягче, но, наверное, все равно сделал больно, потому что она, остановившись, повернула перекошенное гримасой лицо.
– Прости меня, мальчик, но не могу, не могу, – баба Клава дёрнулась, стараясь вырваться, она не смотрела в глаза, отворачивала лицо, словно Кит казался ей настолько безобразным, что даже один взгляд мог испортить настроение на целый день.