Кыштымский карлик, или Как страус родил перепелку - страница 10

И вдруг подбоченившись, Тамара закричала громким голосом, да так, что ее услышала даже Евсевна, втискиваясь в автобус:

– Кому цветы? Первые подснежники. Изгоняют дьявола из дома. На милю нечисть не подпустят. У кого проблемы с тещей, с соседом, с алкоголизмом, с подростками налетай, покупай. Да будет мир в ваших домах. Да будет еда на ваших столах. Да подружится с головой наша власть. Да как бы нам дожить до этого, – последние две фразы она произнесла немного тише, но именно они вызвали одобрение и смешки у окружающих.

– А вы знаете, что этот цветок занесен в «Красную книгу» и является вымирающим видом? – негромко спросила проходящая мимо женщина. – Особенно эта его желтая разновидность.

– Знаю, – честно сказала Тамара. – Ходили слухи, что эти цветы ушли в горы и встречаются только на заснеженных вершинах. Но раз их сегодня где-то здесь отыскали, значит… Еще живы они и растут рядом с нами. Я же не могу старушке запретить их собирать: ей тоже жить надо… Мы все здесь вымирающий вид, – негромко добавила она.

Алешенька – так в честь сына назвала Евсевна своего гномика – жил в ее домишке уже второй месяц, только с каждым днем он становился все слабее и печальнее. Евсевна не то чтобы не замечала этого, она списывала это на затянувшуюся весну и свято верила, что когда солнце начнет пригревать по-настоящему – все наладится само собой, и непонятные хвори у Алешеньки пройдут, и все будет замечательно. Врачей Евсевна не уважала и обращаться к ним не спешила. Она любила в гномике печального Пьеро с его хрупкостью, грустью и слезливостью. Гномик действительно, как говорится, «спал с тела», усох и стал похож на маленькую детскую игрушку. И Евсевна относилась к нему, как к игрушке, которую можно, наигравшись, отложить куда-нибудь в уголок. Так ребенок относится к заводной обезьянке или к шагающей кукле. Такая кукла была у соседской девочки. Куклу можно было вести за руку, раскачивая из стороны в сторону и слегка наклонив вперед. Кукла как бы сама переставляла свои пластмассовые ножки, крутила при каждом шаге головкой, да еще, при определенном усилии, из нее можно было выжать что-то среднее между кошачьим коротким «мяу» и словом «мама». Это была чистая механика, но легкое ощущение колдовства все-таки присутствовало.

Она любила в гномике печального Пьеро с его хрупкостью, грустью и слезливостью.