Церковь стояла на пригорке, в самой высокой точке города, и была видна на много километров окрест. Она была одной из тех немногочисленных церквей России, которые пережили революцию без потерь, сумели избежать разоренья и исправно работали в жесткие богоборческие времена коммунистического правления. С развалом Союза для церквей настали поистине золотые времена. Запреты пали, и люди наконец-то открыто потянулись к Богу. Из соседнего, построенного после войны закрытого города в церковь привозили дошколят креститься целыми автобусами. Внезапно разбогатевшие что чиновники, что бизнесмены несли в церковь деньги, надеясь вымолить прощение у Всевышнего за свои порой не поддающиеся прощению поступки. Однако новое время принесло и новые проблемы. Времена были тяжелые, и церкви наводнили несчастные, обездоленные и убогие в поисках поддержки и утешения – и пропахший ладаном воздух церквей наполнился до краев скорбью и болью.
Евсевна не стала заходить в церковь, а заторопилась вдоль дороги вниз – туда, где на бойком месте – на газоне у площади не доходя до автобусной остановки – обосновался блошиный рынок, на котором можно было продать что угодно и купить что угодно.
– Что-то ты какая-то необычная сегодня, Евсевна, – сказала Тамара, приветствуя раскрасневшуюся от быстрой ходьбы, слегка растрепанную и повеселевшую соседку.
– Я сегодня чудесная и день сегодня чудесный, – улыбнулась Евсевна. – Сегодня Бог мне ребеночка дал, – она кивнула на сверток. – Ты возьми подснежники, Тамарушка, продай, коли сможешь. А мне одолжи хоть немного – дитятку кормить надо.
Тамара взглянула на цветы, удовлетворенно поцокала языком, взяла, говоря:
– Знатные цветы, Евсевна, не то что кладбищенские. На, возьми пока все, что есть, еще не наторговала. Потом сочтемся. Вечерком к тебе загляну.
– Спасибо, милая, – сказала Евсевна, убирая деньги в карман. – Дай Бог тебе здоровья и родным твоим и близким. – И, счастливая, заторопилась на автобус до дому.
– Не много ли ты ей дала? – спросила сидящая рядом товарка. – Сама домой порожняком пойдешь.
– Не волнуйся, наторгую. Эта трава – прострел, Богом мечена, ее все бесы боятся, хоть живые цветы, хоть сушеные. Люди после службы из церкви пойдут – потихоньку раскупят.
– А если не раскупят? – усомнилась та.
– А и не раскупят – не беда. Значит, я милостыню Евсевне дала. Мне от Всевышнего, – Тамара подняла к небу глаза, – зачтется. Бедная она женщина, горемычная, помогать таким – святое дело. Не так давно она сына потеряла. Вот порой и чудит, своего Алексея будто бы малышом видит… Одна она мыкается. Спасибо, невестка Алена Евсевну не забывает, хоть и замуж опять вышла и ребеночка родила, все старуху проведывает, чистая душа.