Андрей смеётся и соглашается. Вообще-то я неплохо кидаю, у нас в детском доме была мишень, и когда становилось особенно тухло, я метала дротики в спортзале. Мечтала о жизни, которая наступит, когда я выберусь из сранного детского дома. Честно сказать, я его ненавидела, как и все остальные воспитанники. Но это вряд ли удивительно.
Проиграв две пачки пельменей, Андрей предлагает перейти на макароны. Мимо нас проскальзывают ребята курить на умывальник. С ними и Богдан, так и не одевшийся, только накинувший на плечи свитер. Продув ещё и пачку макарон, Андрюха говорит, что я доведу его до голодной смерти, если мы продолжим.
— Ладно, обещаю, что пельмени разделю с тобой, – хлопаю его по плечу. – Точно больше не хочешь?
Андрей мотает головой, и в этот момент слышу:
— Я сыграю.
Чеееерт. Зацепин вальяжной походкой подходит к нам.
— Для тебя ставки неинтересные, – говорю ему.
— Так давай сыграем на интересные.
— Например?
— Например, на желание.
Я фыркаю, прицеливаясь.
— Никакой пошлости, интима и всего с ним связанного, – чеканю я. – Никто никого не трогает ни руками, ни чем бы то ни было ещё.
— Кровью расписываться будем? – хмыкает Богдан. Я щурюсь.
— Ладно, принято, – протягиваю ему руку, он даёт мне пять.
— Ты первая, Лазарева. Пять бросков.
Я набираю сорок девять и передаю дротики Зацепину, уверенная в своей победе. Даже не знаю, что пожелать? Чтобы он оставил меня в покое раз и навсегда? Он тогда лопнет прямо на этом самом месте.
Скинув кофту с плеч, Богдан прицеливается и начинает метать. Десять, десять, десять. Так, что-то я начинаю нервничать. Десять. И десять.
Полный звездец.
Богдан поворачивается ко мне с самодовольной улыбкой. Какая я молодец, что обговорила заранее условия, представляю, что бы услышала, если бы их не было!
— Ладно, – произношу нехотя, – давай свое желание.
Внутренне подбираюсь, когда Зацепин оглядывает меня с головы до ног. На мне вчерашние леггинсы, майка и поверх нее застегнутая рубашка. Даже если он заставит меня снять леггинсы, задница будет прикрыта. Но Богдан мыслит совсем в другом направлении, потому что говорит:
— Хочу приватный танец.
— Э, нет, – выставляю я руки, – у нас была договоренность…
— Я ее не нарушаю, – хлопает он своими глазками с длинными ресницами. – В приватном танце я не имею право касаться тебя, ты можешь не касаться меня. А уровень его сексуальности оставим на твоей совести. Если желаешь, можешь станцевать, как Уэнсдэй.