Тропка влилась в накатанный тракт. Околичные дома
поставлены кругом, меж ними высокий тын и дозорные башни. Двое
крепких ворот. Село с наскоку не взять, пробовали лихие
люди — кровью умылись. Ванька все ходы и выходы знал, мог
ворота и миновать, да не схотел. Негоже в село
воровскими стежками лезть. От чужих глаз все равно
не укроешься. На Тверских воротах сторожами Истома
Облязов и Васька Щербанов, Ванька еще с утра подсмотрел.
Старик Облязов черной вороной горбился в открытых воротах,
опираясь на рогатину с толстым захватанным древком.
Васьки, старого Ванькиного приятеля, не видать, дрыхнул поди.
Ну точно, вон и лапти из копны торчат. Ванька крепче
сжал Марьюшкину ладонь. К воротному столбу была приколочена
башка кикиморы, просмоленная, высушенная на солнце,
до сих пор внушающая ужас, покрытая наростами и бахромой
коротких щупалец, с пастью, полной кривых желтых клыков.
Рядышком, насаженные на колья, пялились пустыми глазницами
на прохожих уродливые головы трясцов, глушовцев
и дремодарей.
Облязов подслеповато щурился, силясь рассмотреть появившихся
на дороге людей. И разглядел. Сторож неожиданно проворно
скакнул к куче сена и отвесил спящему тумака. Лапти
дернулись, послышалось сдавленное мычание. Из вороха поднялась
всклоченная голова с одутловатым, отекшим лицом и дурными
глазами, грязная рука инстинктивно искала задевавшийся куда-то
топор.
— Ты чего, дядька Ис... — заканючил Васька
и застыл с открывшимся ртом.
Ванька с Марьюшкой вошли в родное село. Преград
им никто не чинил. Старик Истома надсадно пыхтел, Васька
слюни пускал, не вполне понимая, проснулся он или видит
затейливый сон.
— Здорово, Василий, — поприветствовал Ванька
дружка.
Васька неразборчиво булькнул в ответ, глаза полезли
на лоб. Ванька распинал лезущих под ноги кур и горделиво
вступил на кривоватую, в ямах и выбоинах улицу.
Кое-где из непросыхающей грязи дыбились остатки бревенчатой
мостовой. В месиве вальяжно похрюкивали толстые порося.
За заборами рвались остервеневшие псы. Идущая навстречу
дебелая баба с коромыслом на могучих плечах остановилась
и обмерла, переводя испуганный взгляд с Ваньки
на Марьюшку. В деревянных ведрах плескалась вода.
«Примета хорошая», — подумалось Ваньке. Хотелось в тот
момент верить в хорошее. До жути хотелось, до рези
под сердцем. Баба развернулась и пошла обратно к колодцу,
словно забыла чего. Ускорила шаг, бросила коромысло и,
подобрав юбки, побежала по улице, истошно вопя: