— Три загубленные души, Тимофей. За пятнадцать монет.
Не продешевил?
Шилов бухнулся на колени, пополз к Руху, умоляюще
вытянув руки.
— Грех на мне великий, нет мне прощения. Убей меня,
Заступа-батюшка, убей, заслужил!
Бучила встал и отступил в темноту, брезгливо корча
тонкие губы.
— Это слишком просто, Тимоша. Живи, помни, жри себя заживо,
пусть Марья с Аннушкой являются тебе по ночам.
Об этом я позабочусь.
— Заступа! — Шилов полз следом за ним.
— Прости!
— Бог простит, — Рух пихнул скулящего Тимофея ногой, отошел к
двери, обернулся и сказал на прощание: — Я хотя бы дал твоему сыну
надежду. Так кто из нас чудовище, Тимофей?
Птичий
брод
Господь со мною злую
шутку сыграл: искупая грехи, грешу без меры, погружаюсь глубже в
зловонную тьму. Кровь на руках, кровь на
губах,
вместо души падали
шмат. Путь мой к прощению выстлан муками и костьми. Шаг вперед, два
шага назад.
Дорога к Птичьему броду виляла по
краю глинистого, серого поля. Набухшая влагой земля вожделела плуга
и семени, готовясь завертеть вечный круговорот расцвета и увядания,
смертью рождая новую жизнь. День за днем, год за годом, полтысячи
лет. Поле это, как и все прочие в новгородчине, человек взял потом
и кровью, смертным боем вырвав у дремучего леса, нечисти и диких
племен. За каждый клочек скудной северной земли
уплачена большая цена. Оттого на межах столько часовенок, где в память о
павших, денно и ношно горят огоньки и грозно
смотрят в лесную тьму потемневшие образа. Никто и не вспомнит
теперь, когда первый человек славянского рода ступил в этот
безрадостный край. Было это за долго до Рюрика и принятия Русью святого
креста. Славяне
пришли сюда от большой, неизбывной нужды, бросив лежащую на полдень
от Рязани и Киева бескрайнюю степь с плодородной жирной землей. В
землю ту палку воткни, вырастет дерево. Живи, радуйся, строгай на
досуге детей. Но кроме жизни степь несла лютую смерть. По
разнотравью и балкам крались всадники на лохматых конях и не было
им числа: авары, печенеги, хазары и половцы. Кочевники, извечный,
заклятый враг. Жгли поля и деревни, резали скот, вязали людишек в
полон. Горе неуспевшему укрыться за
дубовыми пряслами городов. Князья посылали дружины, но те
видели только дым и обезображенных мертвецов,
возвращаясь ни с чем, или
сами, утыканные стрелами и посеченные саблями,
оставались